Среди своей семьи – жены и шестерых детей – он чувствовал себя одиноким. Пышная жизнь двора тяготила его. Роскошь приемов резала ему глаза. Зимой, в заваленном снегом городе, гости ужинали за маленькими столами в тропическом саду, среди гигантских пальм и цветочных клумб. Балы в Георгиевском зале вызывали восхищение своей грандиозностью. Оказавшись однажды на галерее, возвышавшейся над танцевальной площадкой, Теофил Готье так описывает открывшееся перед ним зрелище: «Бросив взгляд в эту светящуюся бездну, я испытал головокружение. Поначалу из-за сияния свечей, зеркал, золота, бриллиантов ничего нельзя было различить… Скоро глаза привыкли к ослепительному блеску, и в них начали порхать черные бабочки, как это бывает, когда смотришь на солнце. Передо мной разверзся огромный зал, весь в мраморе и белой штукатурке… Всюду виднелись мундиры с золотыми нагрудниками, эполеты, усеянные алмазами, орденские планки, покрытые эмалью и драгоценными камнями… Мундиры и парадные костюмы мужчин были настолько яркими, блестящими, разнообразными, настолько перегруженными золотом, драгоценностями и шитьем, что женщины в их легких, элегантных, современных платьях просто терялись среди них. Не имея возможности конкурировать с ними в богатстве, они конкурировали с ними в красоте: их обнаженные плечи и груди затмевали золотые нагрудники». (Теофил Готье: Путешествие в Россию.) Британский посол лорд Лофтус, в свою очередь, заявлял, что вечера в Зимнем дворце «превосходят по роскоши и великолепию все, что он видел в других странах». (Константин де Грюнвальд.)
Александр на этих мероприятиях словно отбывал тяжелую повинность. Тот же Теофил Готье описывает его одетым в короткую куртку до средины бедра с расшитыми золотом петлицами и отороченную мехом голубого песца. Крепкие ноги обтягивали синие брюки. Открыв бал традиционным «полонезом», он больше не танцевал и лишь переходил от группы к группе, чтобы обменяться светскими банальностями с наиболее важными из гостей. Все, что говорилось вокруг него, было эхом сказанного им самим. Никто не осмеливался в его присутствии произнести неожиданную фразу, высказать оригинальное мнение. Не является ли эта всеобщая покорность платой за абсолютную власть? «Во всем ощущается преемственность правления покойного императора Николая в несколько облегченном варианте, – пишет герцог де Грамон. – Влиятельные фигуры двора отказываются от всякой инициативы и проявляют абсолютную пассивность».
Распорядок дня императора был настоящим наваждением для придворных. Они перешептывались, поглядывали на часы и опрометью бросались к проходившему мимо Александру, чтобы поприветствовать его. Если он уезжал отдохнуть в Петергоф или Царское Село, его и там одолевали визитеры, посыльные и просто любопытные. Когда он прогуливался по аллеям парка со своими детьми и черным сеттером Милордом, его обязательно подкарауливали зеваки. Некоторые набирались смелости, приближались к нему и, простершись ниц, подавали ему прошения. Вдоль всего маршрута его следования рассредоточивались полицейские. Вечерами он позволял себе расслабиться и играл в пикет с кем-нибудь из приближенных. Императрица подавала чай. Лица светились дружелюбием. Однако это тихое семейное счастье было одной лишь видимостью. Когда взгляд Александра задерживался на супруге, он не ощущал ничего, кроме уважения, нежности и сочувствия.
Тяготы придворной жизни, суровый климат Санкт-Петербурга с его промозглой сыростью и восемь беременностей тяжело отразились на здоровье Марии Александровны. У нее были слабые легкие и расшатанные нервы. Выполнение протокольных формальностей давалось ей большими усилиями воли. В самые счастливые моменты на ее лице появлялась вымученная улыбка, под которой скрывалась глубокая печаль. По рекомендации врачей она регулярно выезжала в сопровождении свиты на воды в немецкие города, в Крым, на юг Италии, на Лазурный Берег, но эти поездки не приносили ей облегчения. В Санкт-Петербурге она, с безразличием пресыщенного человека, которому нечего больше желать, возвращалась в свои апартаменты с элегантной мебелью Марии-Антуанетты, бесчисленными полотнами Мурильо, Рейсдаля, Рафаэля, коллекцией старинных табакерок, отделанных драгоценными камнями. Она также коллекционировала иконы, висевшие у нее в каждом углу. В этой комнате, напоминавшей нечто среднее между музеем и святилищем, императрицу посещал ее исповедник, священник Баянов, главный придворный духовник, где вел с ней долгие душеспасительные беседы. Однажды врачи предписали ей воздержание от физической близости с супругом. Это явилось для нее избавлением от унизительных обязанностей и позволило ей полностью посвятить себя духовным устремлениям.
Александр не разделял ее возвышенного мировоззрения. Человек простой и полный жизненных сил, он крепко стоял обеими ногами на земле. Уважая свою супругу, разделяя с ней трапезы, приобщая ее к государственным делам, он не мог согласиться в свои сорок семь лет на абсолютное целомудрие. Это увядшее, меланхоличное существо, отказывавшее ему в плотских удовольствиях, не будило в нем никаких желаний. Он задыхался в этой атмосфере святости, которой она себя окружила. Тщетно пытался он увидеть в ней ту искреннюю и пикантную девушку, которая очаровала его с первого взгляда. Тщетно пытался он убедить себя в том, что супружеский долг может сочетаться с физическим наслаждением. Все его неудовлетворенное и разочарованное существо требовало перемен. Постепенно его внимание начали привлекать красивые женщины. Поначалу он удовлетворялся невинными шутками. Как и его дядя Александр I, ничто он так не любил, как процесс ухаживания. Однако в скором времени ему, измученному длительным воздержанием, пришлось перейти к активным действиям. Его поползновения не ускользнули от внимания двора. Императрица стоически закрывала на все глаза. Первой серьезной победой Александра стала фрейлина его супруги, юная княжна Александра Долгорукая. Анна Тютчева, тоже фрейлина, так описывает свою подругу: «Временами восторженная, временами сдержанная, цветок, который закрывается, если к нему приблизиться, она волнует воображение. Ее чары притягивают. Она непостижима. Зачастую депрессия сменяется у нее буйным весельем. Ее движения напоминают повадки молодой тигрицы». Увлеченный этой искрометной, переменчивой особой, Александр даже не трудился скрывать свои чувства. Он флиртовал с Александрой Долгорукой в присутствии своей жены, которая, сохраняя достоинство, делала вид, будто ничего не замечает. «Сегодня вечером с Долгорукой случился обморок, – пишет Анна Тютчева. – Императрица продолжала спокойно листать книгу Буйе (Всеобщий словарь по истории и географии). Такая реакция наверняка является следствием большого интереса, который император проявляет к этой фрейлине». А вот что пишет князь Черкасский: «Императрица выглядела печальной, это связывают с ее здоровьем. Долгорукая принимала участие в „живых картинах“, которые сама же и организовала. Она была очень оживлена. Император с интересом рассматривал ее, чего она и добивалась. Все осуждали ее, но благодаря ей вечер получился чрезвычайно веселым».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
