интереса к израильским проблемам; ты все знаешь про Америку, но едва ли можешь перечислить, какие партии есть в Кнессете[28]. Во-вторых, ты не учишь иврит.
– Ну, допустим. А почему ты считаешь, что я должен ехать в Израиль?
– Потому, что, если бы не Израиль, ты бы сейчас не визу оформлял, а в тюрьме сидел.
«Это верно, – подумал я. – Безусловно, я в долгу перед Израилем. Начнем с того, что без израильского вызова я вообще не мог бы подать документов на выезд. К тому же советская власть, зная о мощи мирового еврейства, вела себя с отказниками сдержаннее, чем с возмутителями спокойствия „титульной нации”. За два года мое имя стало достаточно известно в еврейском контексте; о том, что я получил визу, передали все станции. Будет как-то неудобно, если „ведущий активист алии[29]” укатит в Штаты».
С другой стороны, мой друг Кирилл Хенкин, прожив полгода в Тель-Авиве, уехал в Мюнхен и прислал мне оттуда письмо: «Израиль идеологическое общество, а вы, Алик, насколько я понимаю, индивидуалист. „Чувство локтя”, даже своего, еврейского, будет Вам в тягость. Поэтому мой Вам совет: езжайте в страну индивидуалистов – в Америку».
Валентина, моя русская жена, сказала: «Надо ехать в Израиль. В Америку просто неприлично – после всего того шума, который ты устроил».
Конечно, Израиль был для меня terra incognita. Но, по большому счету, мне было все равно – в конце концов, почему бы и не в Израиль? И я решил так: вместо того чтобы теоретизировать и копаться в сложном букете чувств, связанных с этим вопросом, съездить в Израиль и разобраться на месте. Ну а если не понравится, оттуда всегда можно и уехать.
* * *
Через несколько дней после прибытия, когда мы обосновались в «центре абсорбции», на севере Тель-Авива, я позвонил по телефону, который мне передал один из израильтян в Вене.
– Александр, добро пожаловать! – произнес голос по-русски с легким прибалтийским акцентом. – Меня зовут Яка. Когда ты сможешь зайти к нам в «Лишку»? Нехемия хочет с тобой поговорить.
Все это было сказано таким тоном, будто загадочная «Лишка» была для меня вторым домом, а Нехемия – троюродным братом.
– Ты знаешь, кто такой Нехемия? – спросил я своего друга Гришу Гольдберга, который за три года изучил здесь все входы и выходы.
– Нехемия Леванон, – улыбнулся Гриша. – Он здесь главный по нашим делам. Отвечает за СССР.
– В «Сохнуте»? – назвал я ивритское название еврейского агентства.
– Нет, это специальное ведомство, «Лишкат-а-Кешер», что на иврите означает «Бюро по связям», или просто «Лишка», – сказал Гриша.
– По связям с кем?
– По связям с евреями Советского Союза. Ты слышал когда-нибудь про «Моссад-ле-алия-бет»?
– Да, в книжке читал. Это подпольная организация, которая нелегально завозила евреев в Палестину во времена британского мандата.
– Точно. Так вот, после получения независимости из нее вырос Моссад, т. е. израильская разведка, а «Лишка» отпочковалась в отдельную спецслужбу, которая занимается только СССР. Не путай ее с «Сохнутом»: те занимаются открытыми вещами – перевозками эмигрантов, билетами, кормежкой, обучением ивриту, расселением, трудоустройством и т. п. А «Лишка» работает нелегально внутри СССР, организует еврейское движение. Нехемия – ее начальник, подчиняется непосредственно премьер-министру.
– Подожди, – удивился я. – Это значит, «Лишка» и меня «организовывала»? Что-то я этого не замечал.
– Ну вот, сходи к Нехемии, он тебе объяснит.
Нехемия встретил меня в полутемном кабинете, в коттедже с отдельным входом, в окруженном колючей проволокой правительственном комплексе в центре Тель-Авива. Он оказался коренастым, широкоплечим дядькой лет шестидесяти, с большой, глубоко посаженной головой и загорелым лицом, испещренным глубокими морщинами, выдававшими прошлое пионера-поселенца. Он был членом кибуца[30] «Кфар Блум» в северной Галилее, выходцем из еврейского социалистического движения в Латвии. По всему было видно, что за его плечами много всякого-разного, будто он сошел со страниц героического эпоса сионистского подполья. Он беспрерывно курил, отчего в полутемном кабинете висела дымка, усиливавшая эффект «шпионской» конторы.
Впоследствии, исследуя его биографию, я выяснил, что Нехемия был правой рукой Шауля Авигура – основателя израильской разведки. В 1951 году, когда проблемы советских евреев стали очевидными даже для социалистов, Давид Бен-Гурион[31] создал специальную секретную службу по делам СССР – «Натив», – для которой «Лишка» была официальным фасадом. Авигур стал ее первым директором. Нехемия был назначен на пост резидента в Москву, как раз в дни «Дела врачей», когда Сталин готовил депортацию евреев в Сибирь. Но до Москвы Нехемия не доехал: кто-то бросил бомбу в посольство СССР в Тель-Авиве, и Сталин разорвал отношения с Израилем. После смерти Сталина отношения возобновились, и Нехемия проработал несколько лет под дипломатической крышей в Москве, пока его оттуда не выслали. С 1970 года Нехемия занял место Авигура во главе «Натива».
– Рад познакомиться, – сказал Нехемия на безупречном русском языке. – А мне говорили, что вы к нам не собираетесь, – его морщины раздвинулись, и лицо засветилось отеческой улыбкой.
– Сам удивляюсь, – сказал я, стараясь попасть в тон.
– Чем собираетесь заниматься?
– Хочу пойти в Вейцмановский институт и возобновить работу над диссертацией. Она у меня почти закончена, но пришлось бросить.
– Слышал, слышал про вашу диссертацию. Вы здорово рисковали, переправляя ее за границу.
– Ничуть. Меня было проще отпустить, чем признать работу секретной.
– А кто в Москве займет ваше место?
– Толя Щаранский.
– Расскажите про него.
Щаранский – лысoватый улыбчивый парень небольшого роста – происходил из «хунвейбинов», как называлась среди отказников группа молодежи, любившая устраивать демонстрации с плакатами типа «Отпусти народ мой!», после чего их обычно сажали на 15 суток. Когда встал вопрос о том, кто займет мое место «пресс-секретаря», Саша Лунц – профессор математики, который среди московских отказников больше всех думал о том, как перехитрить Контору, – выдвинул кандидатуру Щаранского, в основном потому, что тот неплохо знал английский. Поначалу я отнесся к этой идее скептически: мол, чтобы ходить на демонстрации и сидеть 15 суток, большого ума не надо – а чем еще проявил себя этот парень? Но, поговорив с кандидатом, я изменил свое мнение: за улыбчивой манерой скрывались острый ум и безусловная политическая хватка. Перед отъездом я передал Щаранскому все свои контакты с корреспондентами, как передал их мне Кирилл Хенкин за два года до этого. Официальная инаугурация Щаранского в роли «пресс-секретаря» состоялась на моих проводах в квартире профессора Лернера. Тогда же впервые обсуждалась идея, которая впоследствии дорого обошлась Щаранскому и всему движению: тиражировать технологию «действия от противного», которая оказалась столь успешной в моем случае.
– Что значит тиражировать? – не понял Нехемия.
– Если отказники знают государственную тайну, значит, там, где они работали, ведутся военные разработки. Идея в том, чтобы составить «черный список» таких учреждений и организовать против них бойкот на Западе. Например, если профессор Лернер работал в Институте проблем управления, то институт вносится в черный список и никто из его сотрудников не может получить американской визы – пока Лернера не отпустят. Может быть, даже организовать что-то вроде новой поправки Джексона, чтобы законодательно запретить продажу американской технологии в эти учреждения, исключить их из программ научно-технического обмена и так далее.
– И кто же это придумал? – спросил Нехемия.
– Лернер, Щаранский и я.
– А если там действительно окажутся секретные объекты?
– Тем хуже для этих объектов. Но большинство отказников никаких секретов не знают.
– Почему вы так думаете?
– Потому что тот, кто действительно знает секреты, никогда в жизни не подаст на выезд, ибо он может угодить под машину по дороге в ОВИР.
– То, что вы задумали, – очень рискованная операция, – морщины на лбу Нехемии сложились в дугу сомнения. – У вас лично это получилось один раз, но не обязательно сработает в другой. Я бы не стал этого делать. Вы пытаетесь шантажировать советское государство. Но оно может отреагировать совсем не так, как вы ожидаете. Нужно понимать, что у него тоже есть жизненные интересы. В какой-то момент оно скажет: «Стоп!» – а если вы не остановитесь, против вас бросят все средства. Дело даже не в том, что у большинства отказников был допуск к гостайне, а в том, что существует масса
