Любой обычный человек на месте Ходжи Насреддина так бы именно и порешил и неминуемо выдал бы свое внутреннее смятение либо взглядом, помутившимся от страха, либо неуместным, судорожным смехом, – и, конечно, отправился бы на плаху, погубленный собственной слабостью, бессилием верить. Но не таков был наш Ходжа Насреддин, – даже здесь, в руках палачей, не изменил он себе, нашел силы, чтобы мысленно сказать и повторить со всей твердостью духа: «Нет!»
Эта сила доверия и спасла его, позволив сохранить ясность голоса, когда он ответил вельможе:
– В моем гадании, о сиятельный князь, не было обмана.
Ответ был прост и бесхитростен, но только на первый взгляд, в действительности же скрывал в себе ловушку, – бывает в жизни, что и заяц ставит капкан на волка.
– Гадание! – презрительно усмехнулся вельможа. – Твое гадание показывает только одно: что ты мошенник и плут, такой же, как и все остальные твои собратья по ремеслу.
Хвала всемогущему, вельможа проговорился! Он считал допрашиваемого и в самом деле гадальщиком, – значит, настоящего имени в бумагах нет!
Точно давящий камень отвалился от сердца Ходжи Насреддина: в этом первом соприкосновении мечей победа досталась ему.
– Сиятельный князь сам видел уздечку, – сказал он, спеша закрепить свою победу. – Осмеливаюсь утверждать: кони были в пещере. Всего за несколько минут до появления всадников они стояли там и кормились отборным зерном.
Это была вторая ловушка, подставленная вельможе; он со всего размаху угодил в нее.
– Почему же их там не оказалось? – спросил он, открывая всего себя для удара.
Ходжа Насреддин ринулся в нападение:
– Потому что накануне в одном кратком разговоре на мосту Отрубленных Голов прочел я в неких властительных глазах желание, чтобы упомянутые кони не слишком торопились к своему хозяину.
И вельможа не устоял.
Он смутился.
Он закашлялся.
Он метнул опасливый взгляд на толстяка, на писца.
Только большим внутренним усилием он подавил свое замешательство.
Взгляд его обрел прежнюю твердость. И в этом взгляде отразилась мысль: «Опасен, и даже весьма; поскорее на плаху!».
Выбрав из груды свитков какую-то бумагу, вельможа развернул ее, готовясь вопросить Ходжу Насреддина о его родстве с бунтовщиком Ярматом, – роковой вопрос, таивший в себе неизбежную гибель.
Ходжа Насреддин опередил вельможу:
– А в других глазах, не имеющих в себе высокого пламени власти, но привыкших к созерцанию золота, прочел я, недостойный гадальщик, некие сомнения, касающиеся одной пленительной красавицы, подозреваемой в неверности супружескому ложу. Эти подозрения родили ревность, из ревности возник мстительный замысел, из последнего – опасность, уже нависшая над блистательным и могучим, который об этом не знает.
Вот удар неотразимой силы!
Дыхание вельможи прервалось.
Свиток в его руках задрожал и сам собою начал снизу сворачиваться.
Три мгновенных взгляда – на гадальщика, на толстяка, на писца.
Прежде всего – убрать лишних!
Быстрым движением он сунул одну из бумаг в широкий рукав своего халата, затем, прикрываясь начальственным недовольством, обратился к толстяку:
– А где же письмо наманганского градоуправителя?
Толстяк кинулся перебирать бумаги; письма – ясное дело – не оказалось.
– Вечно что-нибудь напутаешь или позабудешь, – брюзгливо сказал вельможа. – Пойди разыщи!
Толстяк удалился.
Выждав достаточное время, вельможа, словно бы спохватившись, воскликнул с досадой:
– Ах, забыл! Писец, беги ему вслед, скажи, чтобы заодно разыскал и донос муллы Шахимарданской мечети.
Ушел и писец.
Они остались в башне с глазу на глаз. Глухонемых палачей можно было не принимать в расчет.
– Что ты болтаешь там, гадальщик! – начальственно обратился вельможа к Ходже Насреддину. – У тебя, верно, из головы не выветрился вчерашний гашиш? Какая-то пленительная красавица, какая-то ревность, какие-то замыслы против какого-то носителя власти!
Он притворялся, будто не расслышал, не понял. Ходжа Насреддин разом пресек его хитрости:
– Я говорил о купце Рахимбае, об Арзи-биби, его прекрасной супруге, и об одном третьем, имя которого блистательный князь хорошо знает сам.
Наступило молчание и длилось долго.
Победа была полная; Ходжа Насреддин сам почувствовал, как вспыхнули горячим блеском его собственные глаза.
Вельможа был повергнут, смят, сокрушен и раздавлен. Дрожащими губами он впился в чубук. Потухший кальян ответил ему только хриплым бурчаньем воды – и ни струйкой дыма. Ходжа Насреддин кинулся к пыточному горну, выхватил уголек, сунул в кальян и принялся раздувать с неподдельным усердием, спеша вернуть вельможу к осмысленным чувствам, дабы закончить дело до возвращения толстяка.
Его усердие возымело успех: вельможа затянулся и начал медленно всплывать из глубин своего помрачения.
Теперь ему оставался только один выход: пойти на сговор с гадальщиком.
Однако он сдался не сразу – еще попробовал засмеяться:
– Где ты наслушался этих сплетен, гадальщик? Ты, наверное, любишь болтать со всякими там разными старухами у себя на мосту.
– Есть у меня одна старуха, с которой я часто беседую…
– А ну-ка, скажи ее имя, приметы, где ее дом? Я тоже с ней побеседую…
– Моя старая гадальная книга – вот кто мне рассказал обо всем, а подтверждение прочел я в глазах купца.
– Ты хочешь уверить меня, что с помощью своей книги можешь проникать в любые тайны? Сказки для малых детей!
– Как угодно сиятельному князю; я могу и замолчать. Но что, если завтра слух об этом дойдет до великого хана? Ибо купец намерен искать защиты своего супружеского ложа во дворце.
Удар за ударом – один другого страшнее!
Поистине, это был черный день для вельможи; страшный призрак дворцового лекаря встал перед ним, и он содрогнулся, как бы от первого надреза острым ножом.
Может быть, купец уже сочинил свою жалобу? Может быть, он уже отнес ее во дворец?
Промедление грозило гибелью.
Увертки, хитрости пришлось отбросить и перейти на откровенный, прямой разговор.
– Ну вот, гадальщик, теперь я вполне убедился в истинности твоего гадания, – сказал вельможа, изобразив на лице простодушное дружелюбие. – Ты можешь быть мне полезен – слышишь? Я выпущу тебя из тюрьмы, выдам награду, поставлю главным гадальщиком вместо этого выжившего из ума старика с черепом.
У Ходжи Насреддина и в мыслях не было выпихивать этого череповладетельного старика из его ниши, – однако пришлось благодарить вельможу, кланяться и обещать безграничную преданность.
– Вот, вот! – сказал вельможа. – Именно преданность! Мы с тобою сговоримся, гадальщик. Ты, конечно, сообразил уже и сам, что мой приказ схватить тебя и бросить в тюрьму – не более как хитрость для отвода глаз. Я сразу понял, еще вчера, что в своем деле ты действительно великий мастер, не в пример остальным; такие люди мне нужны, – вот почему я и позвал тебя сегодня в башню. Дело, видишь ли, в том, что я не верю своему помощнику, этому толстяку; полагаю, что скоро ему придется попробовать на себе ушное сверло, чревонаполнительную трубку и оттягивательную гирю. Чтобы сбить его с толку, я и повелел схватить тебя на мосту, имея в виду совершенно другую, тайную цель: вступить с тобою в разговор наедине, без лишних ушей, вот именно как сейчас, поскольку в недалеком будущем, когда я отправлю этого зловонного толстяка на плаху, ты сможешь занять его место, – при условии, разумеется, если проявишь должное усердие и надлежащую преданность…
