— А как же свободная мысль?
— Мысль?… Великое слово! Что же составляет величие человека, как не мысль! Да будет же она свободна…
— О, о!
— Да, да будет же она свободна, но как должен быть свободен человек: в пределах закона и при полном соблюдении условий, налагаемых обществом…
— Но к чему же предварительная цензура? Не излишня ли она?
— Нет, законы противу злоупотреблений книгопечатания не предупреждают зла, резко его пресекая. Одна цензура может исполнить и то, и другое…
— Что ж, спасибо вам, Александр Сергеевич, за беседу… И Пушкин, раскланявшись, опять садится в карету, чтобы продолжить то путешествие из Москвы в Петербург, когда эти мысли пришли ему в голову впервые… Что ж, тут есть над чем подумать… Ведь Пушкина ни в «нацисты», ни в «сталинисты» не зачислишь! А теперь из «Путешествия из Москвы в Петербург» вернемся к «Майн Кампф»… * * * «Не случайно то, что человек легче справился с чумой, нежели с туберкулезом. Чума проявляется в страшной, чрезвычайно пугающей и отталкивающей человека форме; туберкулез — в гораздо менее отталкивающей, но не менее опасной форме изнурительной болезни. Чума внушает человеку великий ужас, туберкулез же ввергает его в постепенное безразличие. То же можно сказать и относительно заболевания целых народных организмов. Если заболевание не принимает катастрофического характера, человек постепенно привыкает к нему, а общество со временем все-таки погибает. При такой ситуации приходится считать прямо счастьем, когда процесс медленного гниения внезапно сменяется бурным проявлением болезни настолько, что народ, по крайней мере, отдает себе отчет в том, как опасно его положение. Но и в этом последнем случае для того, чтобы приступить к успешному лечению болезни, надо прежде всего правильно понять источник ее». * * * «Наше государство будет исходить из того, что нам нужны не физически слабые люди, хотя бы они были и разносторонне образованы, а нужны физически здоровые люди с твердым характером, решительные и энергичные. Греческий идеал красоты потому и остался бессмертным, что тут мы имели изумительное сочетание физической красоты с благородством души и широким полетом ума. Наше государство должно взять на себя заботу о физическом воспитании не только на официальный школьный период молодежи, но и на период послешкольный. Государство не должно оставлять своих забот о молодежи, пока продолжается период ее физического роста. Было бы совершенно нелепо представлять себе задачу государства так, что как только молодой гражданин кончает школу, государство должно внезапно перестать заботиться о нем и затем вспомнить лишь тогда, когда оно призовет его на военную службу. Нет, государство не только имеет право, но и обязано систематически и неуклонно заботиться о всем физическом воспитании поколения физически здоровых мужчин и женщин. Особенно большое значение придаем мы воспитанию силы воли и решимости, систематическому культивированию чувства ответственности. Наше государство будет воспитывать в юношестве со школьной скамьи чувство ответственности и готовность мужественно отстаивать свое мнение. Это необходимо нам так же, как и систематическое воспитание в молодежи воли и решимости к действию. Вся наша теперешняя (то есть в Веймарской Германии начала 1920-х. — С. К.) общественная жизнь — сплошной рассадник половых соблазнов и раздражений. Присмотритесь только к программе наших кино, варьете и театров, и вы не сможете отрицать, что это далеко не та пища, в которой нуждается наше юношество. Афиши и плакаты прибегают к самым низменным способам возбуждения любопытства толпы. Каждому, кто не потерял способности понимать психологию юношества, ясно, что все это должно причинять громадный моральный ущерб молодежи. Тяжелая атмосфера чувственности, господствующая у нас повсюду и везде, неизбежно вызывает у мальчика такие представления, которые должны быть ему еще совершенно чужды. Результаты такого «воспитания» приходится констатировать теперь, увы, на каждом шагу. Наша молодежь созревает слишком рано и поэтому старится преждевременно. И если мы не вырвем нашу молодежь из болота, окружающего ее сейчас, она неизбежно в нем утонет. Нужно освободить всю нашу общественную жизнь от затхлого удушья современной эротики, нужно очистить атмосферу от всех противоестественных и бесчестных пороков. Руководящей идеей во всей этой работе должна быть систематическая забота о сохранении физического и морального здоровья нашего народа»… ЧТО МОЖНО к этому прибавить, читатель? Мне — нечего. А вот свидетельство американца Уильяма Ширера (записного антинациста, надо сказать), наблюдавшего уже результаты таких воззрений Гитлера, тут будет нелишним: «Практика (трудовых лагерей. — С. К.), объединявшая детей всех классов и сословий, бедняков и богачей, рабочих и крестьян, предпринимателей и аристократов, которые стремились к общей цели, сама по себе была здоровой и полезной. Все, кто в те дни путешествовал по Германии, беседовал с молодежью, наблюдал, как она трудится и веселится в своих лагерях, не мог не заметить, что в стране существовало необычайно активное молодежное движение. Молодое поколение Третьего рейха росло сильным и здоровым, исполненным веры в будущее своей страны и в самих себя, в дружбу и товарищество, способным сокрушить все классовые, экономические и социальные барьеры. Я не раз задумывался об этом позднее, в майские дни 1940 года, когда на дороге между Аахеном и Брюсселем встречал немецких солдат, бронзовых от загара, хорошо сложенных и закаленных благодаря тому, что в юности они много времени проводили на солнце и хорошо питались. Я сравнивал их с первыми английскими военнопленными, сутулыми, бледными, со впалой грудью и плохими зубами — трагический пример того, как правители Англии безответственно пренебрегали молодежью»… НО НЕ МЕНЬШЕЙ безответственностью по отношению к Германии отличалась элита самой Германии и во времена канцлерства Гитлера. Вместо того, чтобы активно воздействовать на Гитлера (что было вполне возможным) в духе абсолютного примата лояльности по отношению к России (уж какой там — монархической, буржуазной, коммунистической — это дело самой России), германская элита — не вся, конечно, — или поддакивала фюреру, или презрительно пожимала по его поводу плечами. После того, как реальный рейх реального фюрера оказался лежащим в развалинах, практически вся бывшая его элита — как «новая», так и «старая» — хором стала рассказывать о «монстре»… Но нравственными уродами выглядят при этом именно они, а не Гитлер, одним из трагических обстоятельств судьбы которого стало то, что элита общества даже не пыталась отстраниться от таких его дел, которые вели к обвалу… Заговорщики 20 июля 44-го года? Нет, и эти, пока были успехи, служили верно… Остальные не могут похвалиться даже запоздалым «сопротивлением». И одиноко возвышается среди жалкой толпы «властителей» высокая и физическим, и нравственным ростом фигура Понтера Тереке. Прусский помещик, он был королевско-прусским советником, министром Веймарской республики, а одно время его даже прочили в рейхсканцлеры. По настоянию Гинденбурга он был включен и в состав первого кабинета министров Гитлера. Но имперский комиссар труда, тогда сорокалетний Тереке, быстро подал в решительную и демонстративную отставку. Его преследовали, но оставили в покое именно потому, что он ушел в частную жизнь. Так кто мешал сделать это всяким там гальдерам и шпеерам? Ведь голодная и холодная смерть в этом случае им не грозила! И кто теперь скажет, сколько из тех, кто впоследствии его осуждал, тогда, в конце тридцатых, заступал ему путь к честному партнерству с Советским Союзом, разжигал и лелеял его антикоммунизм, перемигивался за его спиной с Англией, понимающе кивая головой туда — «nach Osten»? Ведь главу XIV «Майн Кампф» под названием «Восточная ориентация или восточная политика» читали все они… Так же, как все читали Бисмарка. КОГДА Сталину в 1945-м доложили о самоубийстве Гитлера, он сказал одно: «Доигрался, подлец»… Что было в этой короткой фразе? Констатация? Да! Сожаление о несбывшемся? Возможно… А скорее, тоже — да!..
ГЛАВА 5. Сталин
СУТЬ реального Сталина лучше чем в любых его делах при жизни выявилась в первые дни после его смерти: страна плакала. Что значат по сравнению с этим все опусы волкогоновых? Когда умер Брежнев, страна ухмыльнулась. А по Сталину она рыдала. Не по разверстке обкомов и горкомов, а по сердечной боли. Между прочим, реального 5 марта, реального, а не рационального 1953 года величайший богослов XX века Карл Барт говорил, что он годами молился за Сталина… Посреди обыденной жизни порой натыкаешься на неприметного человека, на мелкую деталь, а за ними — серьезная суть. Бывший солдат Иван Сорокин, рассказавший мне эту историю, родом из лесных приволжских мест. Оттуда же и его старинный друг, служивший в охране Сталина. Не «детско-арбатский» офицер НКВД, а фронтовой сержант из полковой разведки, направленный в конце войны через несколько отборочных комиссий в распоряжение начальника охраны Сталина, генерала Власика. Под конец службы часто стоял на внутренних постах. Стоял и около столовой на кунцевской даче. Слышал неспешный разговор за столом и знал, когда обед подходит к концу. Компот выпит, звякнула ложечка о блюдце — значит, через минуту Сталин выходит в коридор. Пришел срок демобилизации, однако Власик домой не отпускал. Мол, это не он решает, а товарищ Сталин. Но сам же и разрешил: «Проси». И вот солдат стоит на посту, волнуется, напряженно вслушивается… Вот и знакомое звяканье, а чуть позже — шаги. Вот Сталин и рядом, а вот уже солдат и шагнул вперед… И Сталин, удивленный непривычным поступком, смотрит на него немного встревоженно, но внимательно. Вот и слова сказаны:
