Прошла неделя. Германское правительство больше не поднимало вопроса о вводе войск, явно выжидая, не откажется ли Советское правительство от своей позиции, не испугается ли оно многозначительного молчания Берлина. «В этот момент, — писал Чичерин, — у меня было несколько продолжительных разговоров с Владимиром Ильичем. Он совершенно правильно оценил трудности, какие представило бы для Германии наступление на Москву. Считая необходимым отклонить требование германского правительства о вводе в Москву германского вооруженного отряда, Владимир Ильич с полнейшим спокойствием ожидал результатов нашего ответа». Нервы сдали и Берлине: 25 июля специальной нотой германское правительство объявило, что оно не настаивает на вводе войск в советскую столицу.
Но положение оставалось тревожным. Ленин 29 июля отмечал:
«…из этого соединенного усилия англо-французского империализма и контрреволюционной русской буржуазии вытекло то, что война гражданская у нас теперь с той стороны, с которой не все ожидали и не все ясно сознавали, и она слилась с войной внешней в одно неразрывное целое. Кулацкое восстание, чехословацкий мятеж, мурманское движение, — это одна война, надвигающаяся на Россию. Мы вырвались из войны с одной стороны, понеся громадный ущерб, заключив невероятно тяжелый мир, мы знали, что заключаем мир насильнический, но говорили, что сумеем продолжать свою пропаганду и свое строительство, и этим разлагаем империалистический мир. Мы сумели его сделать. Германия ведет теперь переговоры о том, сколько миллиардов взять с России на основании Брестского мира, но она признала все те национализации, которые у нас были проведены декретом 28 июня»[17].
А на следующий день Чичерину пришлось принимать представителей держав Антанты, которые были весьма встревожены выступлением Ленина. Слова Ленина о том, что Россия находится по отношению к англо-французам в фактическом состоянии войны, они использовали, чтобы угрожать разрывом с Москвой, возложив на нее вину за этот разрыв.
— Мы, — ответил им Чичерин, — решительно отклоняем этот протест. Вторжение в наши пределы ничем не вызвано с нашей стороны. Трудящиеся массы России желают жить в мире со всеми народами и не объявляют никому войны. Это мы должны протестовать против вторжения к нам без причины, против уничтожения народного достояния трудящихся масс России, захвата и ограбления наших городов и деревень и расстрелов верных Советской власти местных работников. Мы не объявляем войны, но мы отвечаем на эти действия соответствующими мерами обороны…
— Вы несете ответственность перед своим народом за отъезд наших послов из России, — заявили послы. — Вы несете вину за разрыв дипломатических отношений.
— Нет, такой вины мы не несем…
И Чичерин спокойным, внешне бесстрастным тоном напомнил красноречивые факты.
Еще до убийства Мирбаха к Советскому правительству начали поступать сведения о том, что в Вологду, где собрался почти весь дипломатический корпус, стали стекаться контрреволюционные элементы, в частности бывшие царские офицеры. Именно здесь вынашивались планы мятежей и контрреволюционных выступлений. Стало также известно, что англичанами разработан план оккупации треугольника Мурманск — Архангельск — Вологда, одна из вершин которого была направлена в районы, занятые чехословаками.
Антантовские представители устанавливали здесь связи с антисоветскими местными организациями. Они слепо верили в широкое антисоветское подполье. Упорно и тщательно искал «народных вождей» французский посол Нуланс, кстати объявленный Советским правительством к этому времени «persona non grata» за свои антисоветские выступления. Такого «вождя» он обрел в лице Бориса Савинкова, а в ублюдочной организации «Союз защиты родины и свободы» увидел «народное движение».
Савинков требовал от Антанты высадки десанта в ближайшее время. В обмен предлагал развернуть «широкое» движение своего «союза». И все время канючил у Нуланса денег.
«Зловредный спиритус», иначе Чичерин Нуланса и не называл, упорно продолжал плести свои паучьи сети. По совету Ленина Чичерин в телеграммах разъяснял послам, что в Вологде создается опасное положение, что туда стягиваются авантюристически настроенные русские офицеры, возможны столкновения, а «когда бушует сражение — домов не различают». Безопасность послов может быть гарантирована только в Москве.
Френсис одним из первых изъявил желание покинуть Вологду, но вмешался «зловредный спиритус». Ссылаясь на свою осведомленность, Нуланс запугивал послов, уверяя, будто бы Германия добилась от Советского правительства согласия на занятие немецкими войсками Москвы и что она требует переезда антантовских послов в столицу, чтобы захватить их там как «ценную добычу».
Несмотря на просьбу Советского правительства, послы Антанты категорически отказались переезжать в Москву и 22 июля заявили о своем желании выехать в Архангельск. Для этого им были предоставлены возможности. Послы, как писал Чичерин, «подобру-поздорову уехали в Архангельск, где ввиду военного положения в ожидании английской бомбардировки их пребывание было невозможно и откуда они 30 июля уехали в занятую англичанами Кандалакшу». Было приложено немало усилий, чтобы их выезд совершился самым корректным образом и не давал бы повода обвинять Советскую Россию, будто она враждебна к народам стран Антанты. Послу Френсису Чичерин направил такую телеграмму: «Прошу передать в ваших сообщениях через океан великому народу пионеров нового континента и потомкам кромвелевских революционеров, братьям по оружию Вашингтона, наше уважение и восхищение». Френсис в своих мемуарах потом писал, что он не выполнил этой просьбы Чичерина. Однако Чичерин подвергся за отъезд послов критике со стороны некоторых своих сотрудников. Против резких заявлений в адрес Антанты выступил Иоффе, который был склонен рассматривать это как ошибку советской дипломатии. По его мнению, Чичерин должен был приложить больше усилий, чтобы воспрепятствовать отъезду послов. 3 августа Ленин написал ему:
«Все, что Вы пишете в последних письмах, несуразно до сверхъестественности.
Проводить «прежнюю» политику неразрыва с Антантой после Онеги — смешно. Нельзя же даму с ребеночком сделать опять невинной»[18].
Антантовская печать ответила на выезд своих послов озлобленным воем. Страницы газет запестрели сообщениями о «зверствах» в Советской России, о «варварском» отношении к представителям западных стран. Нарком специально пишет полпреду Иоффе: «На Западе нас обливают помоями. Выясните и делайте широко известным, чтоб дошло и в страны Антанты, что, между тем как без причин и объявления войны к нам ворвались хищники, мы не отвечаем варварством на варварство».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
