— Слыхал ли ты про диктатуру пролетариата? Если нет, то я тебе расскажу, что она значит и с чем ее едят.
— Слыхал.
— Так вот. Мы ее исполнители, и будь добр отвечай, а не умничай. Под какой фамилией выехал за границу?
— Зимин. Что еще?
— Не торопись. Все по порядку. Кто помог пробраться на заграничное судно?
— Переводчик.
— Фамилия?
— Не помню.
— Вспомнишь — скажешь. Сколько заплатил ему и капитану за услуги?
— Отдал золотые часы.
— Одни на двоих? Дешево...
— Какое это имеет значение?
— Ладно. С кем имел дело в Константинополе?
— С Дробышевым.
— Кто таков?
— Алексей Исидорович, член Кубанской войсковой рады. Был представителем от кубанцев на Терском войсковом круге. Хорошо разбирается в политике и политических партиях.
— С кем еще встречался в Константинополе?
— С Намитоковым.
— А это что за птица?
— Юрисконсульт.
— Чьи интересы защищает? — спросил Гуляев, заметив, как Крикун над чем-то задумался.
— Кубанской рады.
— То бишь, контрреволюции, — уточнил Гуляев.
— Кто еще с тобой там занимался? — поинтересовался Крикун, надеясь услышать фамилии белоэмигрантов, которые были известны в ЧК как лица, проводившие вербовку и засылку агентуры на Северный Кавказ.
— Полковники Роговец Тимофей Кононович, Гамалий Василий Данилович, князь Трубецкой Сергей Евгеньевич...
— Ну и компания собралась. А Трубецкой — это не тот начальник разведки из штаба великого князя?
— Угадали.
Крикун хотел было тут же выговорить контре за «угадали», но Гуляев жестом попросил пропустить мимо ушей очередную дерзость Мацкова.
— По своей охоте вернулся на Кубань или послали эти господа хорошие? — продолжал Крикун.
Для Мацкова-Зимина-Кривенко это был трудный вопрос. Он мог бы отказаться от сделанного ему в Константинополе предложения и остаться за границей. Сейчас, обдумывая ответ, он хотел как-то уйти от этого и не называть истинных мотивов, побудивших его связать себя с выполнением задания контрреволюции, окопавшейся по другую сторону Черного моря. Чекистам он формулировал витиеватый набор слов, а про себя признал, что сразу согласился выступить против большевиков, которых он обвинял во всем, что произошло с ним после того, как они пришли к власти. Правда, пытался к этому прибавить обстоятельства, сложившиеся вокруг него прямо в первый день пребывания за границей, но это уже для самоуспокоения. Больше всего его злило то, что он вдруг стал никем.
— Не уверен, что вы поймете фатальную неизбежность принятого мною там решения, что я отношу к своей судьбе, предназначенной мне творцом.
— Д-да, — протянул Крикун. — Може, вопрос непонятный?
— Я все объяснил, — упрямо бросил Мацков.
— Нет, не объяснил, зачем пробрался в Россию, сменил фамилию, вооружился наганом. Оставался бы там и покуривал турецкие табаки, а то и басурманином бы заделался.
До задержания и допроса Мацкову как-то не приходилось задумываться над тем, что бывший его шеф, которому он так угодливо служил, продал его сразу, как на аукционе, даже не поторговался. Дробышев и Намитоков что-то, наверное, получили за его отправку в Россию, а сами остались там. И он хотел остаться за границей, усердно, для завоевания доверия эмиграции, изображал из себя героя, наговорил ворох небылиц о своих заслугах в борьбе с большевиками, чем привлек к себе внимание. Все эти размышления приходили ему в голову только сейчас и то из зависти к тем, кто остался в Константинополе. Всего этого он пока не собирался говорить допрашивавшим его чекистам.
— Молчишь, — сказал Крикун. — Ясно. Чем интересовались там белые господа?
— Отношением казачества к Советской власти, бело-зеленым движением, отрядом Рябоконя.
— Бандой Рябоконя, — поправил его Гуляев.
— Я давал информацию о голоде, экономическом положении на Кубани, об отношении к религии, движении зеленых...
— Что же ты им порассказал?
— Ну, а откуда ты знаешь о бандитах, или, как ты называешь их, участниках движения?
Мацков потупился и уже который раз, когда надо было отвечать на неожиданный вопрос, застававший его врасплох, замолк.
— Значит, выдумывал, а проще — врал. Так?
Мацков не мог признаться в этом, а Крикун упрекнул его еще в том, что поступал он за границей не по-офицерски, продался публике, у которой святого ничего нет, коль они бежали из России и теперь оттуда посылают пополнение к бандитам.
— С каким заданием пожаловал?
— Связаться с полковником Бересневым.
— Где?
— В станице Ханской под Майкопом.
— Зачем?
— Передать ему, что посылали к нему из Константинополя связь, ждут от него информацию, обеспокоены его молчанием.
— Лично знаешь Береснева?
— Не знаю.
— Значит, пароль дали?
— Да. «Я из Поти от Павла, хочу видеть Павла».
— Нашел Береснева?
— Нет.
— С кем должен был поддерживать связь?
— С полковником Бересневым.
— Но его же не нашел. Что дальше?
О Рутецком-Белове Мацков пока умалчивал, хотя и предпринимал попытки связаться с этим бандитским главарем после того, как не удалось найти Береснева.
— Откровенно, я обрадовался, что не встретился с Бересневым. Меньше риска попасть в руки ЧК.
— Это потом, — перебил его Крикун. — Дальше...
— Я отправил связь в Константинополь о том, что Береснева не нашел.
— А другие задания?
— Доносил, что выполняю. А что я еще мог доложить?
— Потом все расскажешь, что и как выполнял. А сейчас — что за связь отправил в Константинополь?
— В Константинополе Намитоков меня обучил шифрам. В их основе — первая и пятая главы «Евгения Онегина» и стихотворение «Утопленник». Эти вещи я знаю наизусть, нетрудно их достать и они не вызвали бы никаких подозрений, если бы их кто-то увидел у меня. Зашифрованный текст записывался в виде дроби.
— Через кого отправил зашифрованное донесение?
— Я отослал в Батум, директору гимназии Кикнадзе, а он, видимо, должен направить дальше, как я полагаю, через курьера на иностранных судах.
— Береснев тоже в этот адрес направлял сообщения?
— Не могу знать. Я должен был ему передать, чтобы он позаботился о собственной связи через Новороссийск и Туапсе.
Гуляев листал потрепанную книгу — пятый том полного собрания сочинений Леонида Андреева, изъятую у Мацкова при обыске, пробегал страницы, искал пометки, закладки...
— Тоже для зашифровки? — спросил он, кивая на книгу.
— Нет, это мы с Ольгой Петровной на досуге «Сашку Жигулева» читали.
— Когда же ты успел найти Ольгу? — поинтересовался Крикун.
— С ней я встречался еще до отъезда за границу, когда разыскивал Феськова. Она его родственница.
