Волнение по-прежнему не покидало Жанну. Она мысленно представляла себя в одном ряду с рыцарями, вызывавшими на бой зачинщиков. Ей очень хотелось облачиться в мужскую одежду, взять в руки оружие и ввязаться в драку, да так, чтобы смешались пыль, поднятая копытами коней, пот и кровь.
Утром это желание стало просто неодолимым. Тем не менее она оделась, как полагается высокородной даме, притом с большой тщательностью (чем сильно удивила своих камеристок) и в одно из своих лучших платьев, которое надевала лишь несколько раз и то во время примерок. Сильно возбужденная, с естественным румянцем на все еще свежих щечках и ярким блеском в черных миндалевидных глазах она казалась совсем юной девочкой. Жанна практически не пользовалась мазями — какой прок от них, когда она каждый день до седьмого пота упражнялась с оружием или отдыхала у охотничьего костра, дым которого делал ее чумазой, похожей на простолюдинку?
Но отправимся на другую сторону ристалища, расположенную напротив отгороженной возвышенности, где сидела Жанна и другие дамы, в том числе и племянница герцога, мадмуазель де Пентьевр. Противоположная сторона полнилась горожанами и жителями окрестных сел. Но если городских обывателей привлекало только зрелище (за исключением лоточников и харчевников, продававших разную снедь и вино), то крестьяне приехали в Эннебон с вполне прозаической целью — продать за хорошие деньги побольше сена и овса для лошадей. Нужно сказать, их надежды оправдались — на турнир прибыло гораздо больше рыцарей, чем ожидалось. Под стенами замка образовалась самая настоящая ярмарка, где продавали все, что угодно, — от еды и напитков, до одежды, оружия и лошадей.
В городе можно было услышать не только французскую речь, но и фламандскую, английскую и даже немецкую. Некоторые рыцари Франции спешили в Бретань с единственной целью — скрестить копья с англичанами. Что касается фламандцев, то они недолюбливали бретонцев и готовились доказать свое превосходство пусть и тупым турнирным оружием. Ну, а немцам было все равно с кем драться; войны в Пруссии казались им ничтожными междусобойчиками, крестовый поход в ближайшем обозримом будущем не намечался, а немецкие рыцари любили размах и свою грозную славу лучших воителей Европы.
В толпе простонародья, бурлившей возле ристалища, стояли два нечаянных приятеля — странствующий немецкий шпильман[39] Рейнмар и его бретонский коллега — жонглер[40], фокусник и музыкант в одном лице — по имени Франсуа. Они познакомились и подружились в таверне, где подавали жуткое, зато дешевое вино. Пробуждение их стало нелегким; головы у обоих с похмелья раскалывались, поэтому Рейнмар страдал мизантропией, а Франсуа то и дело откалывал разные штуки, иногда совсем несмешные, а скорее жестокие, на которые был мастак.
— …Эй, любезный, не ты ли потерял монетку? — коварно ухмыляясь, спросил Франсуа крестьянина-бретонца, немного смущенного большим количеством людей вокруг.
— Б-бе… М-му… — сначала проблеял, затем промычал донельзя изумленный бретонец, увидев в руках жонглера золотой шездор. — Ага! Да… это я… это мои деньги! — крестьянин схватил монету, словно коршун цыпленка.
Франсуа заботливо сказал:
— Ты кулак-то сожми покрепче, иначе опять денежку потеряешь.
Совсем не понимая, что делает, бретонец сжал кулак… и во все стороны брызнули яичный белок и желток. Простофиля не заметил, как ловкий фокусник подсунул ему вместо монеты небольшое куриное яйцо. Тут бы и уйти ему от греха подальше, но вид золота помутил разум виллана[41] и он, схватив Франсуа за рукав, завопил:
— Люди добрые! Это вор! Он украл у меня золотой!
— Убери руки, наглец! — надменно ответил Франсуа. — Ты обвиняешь в краже невинного человека, между прочим — дворянина.
Бретонец несколько стушевался, но все равно не отступил. Зрители небольшого представления, устроенного Франсуа, до этого животы надрывали, а теперь, глядя на обалдевшего бретонца, посуровели и обступили фокусника.
— Нам все равно, кто ты, — строго сказал один из них, судя по одежде, горожанин, возможно, небогатый купец. — Монету мы все видели. И слова твои слышали. Не шути больше так нехорошо, верни монету бедняге.
— Я мог бы предложить вам обыскать меня, — глядя на горожанина честными глазами, ответил Франсуа. — Но этот человек — записной лгун. Монета вон она, лежит на земле… — Штукарь указал под ноги крестьянину.
— Но это медное денье[42]! — подняв монету и рассмотрев ее, снова возопил бретонец. — А у меня был шездор! Шездор! — добавил он для большей убедительности.
— У тебя было яйцо, а не шездор, — нахально заявил Франсуа.
— Я ведь не наседка, чтобы греть в своем кошельке яйца!
— Да что ты говоришь? — ухмыляясь, сказал фокусник. — А это что у тебя?
Он засунул руку за пазуху своего оппонента и, к дикому изумлению не только бедного бретонца, но и обступивших их горожан, вытащил оттуда… небольшую курицу! Она сонно похлопала веками, а затем вдруг начала кудахтать и вырываться.
— Держи свое сокровище, — сказал Франсуа, отдавая курицу крестьянину. — Это твой «шездор». И больше не обманывай добрых людей. Иди, иди отсюда… — Он развернул его кругом и подтолкнул в спину.
Потерявший способность хоть что-либо соображать, бретонец исчез в толпе, а люди вокруг штукаря снова начали хохотать — сначала неуверенно, робко, а затем, когда до них дошло, что они стали свидетелями блестящего фокуса, раздались аплодисменты и смех, заглушившие звук труб, вызывающих на ристалище первого поединщика.
Все тут же забыли о фокуснике и обратили взоры на рыцарей, готовых к сражению.
— Да-а… — протянул пораженный Рейнмар, у которого даже головная боль прошла. — Славная штука получилась.
— Еще бы, — ответил довольный Франсуа. — И стоила она мне всего лишь денье. Теперь на мои выступления в Эннебоне будут приходить целые толпы. А значит, на хлеб насущный я что-нибудь да соберу. Что касается монеты и курицы… будем считать это подачкой нищему во славу-у Го-оспода на-ашего-о! — последние слова он пропел словно клирик.
— Но ведь курица стоит гораздо дороже, — заметил Рейнмар. — Тем более сейчас, когда в Эннебоне полно приезжих.
— Да. Но я спер ее у рыночного торговца по дороге сюда. Каюсь, каюсь, пришлось прибегнуть к фокусу! Но для доброй шутки все средства хороши. Да простит меня Всевышний… — Франсуа с наигранно покаянным видом поднял глаза к небу, сложив ладони лодочкой.
Рейнмар глянул на него с подозрением и спросил:
— Уж не безбожник ли вы, мсье?
