Важная деталь — ни отец, ни его брат ни в чем не признались, вины на себя не взяли. В другие времена им такая несговорчивость дорого бы обошлась — взялись бы за них как следует, вышибли бы дух… Но повсеместно пытки на допросах, причём вполне официально, разрешили несколько позже. В тот год следователи торопились, им главное — заполнить бумажки, сделать все точно по правилам социалистической законности — протоколы, свидетельские показания, очные ставки, компромат, присланный из родных мест, и т. д. Все это надо собрать, подписать, аккуратно заполнить и сшить. Работа заняла меньше месяца.
Что же вменялось в вину «вредительской группе»? Вот вылили из котла прямо на землю протухший суп и двадцатидвухлетний Андриан Ельцин в сердцах восклицает: да что же они хотят, чтобы все рабочие со стройки разбежались? Или вот «заём» организовывали на стройке, то есть когда отбирали зарплату и вместо неё выдавали заёмные бумажки. На третьей странице «Дела» читаю: «Во время подписки на заём Соколов Иван говорил: „Я не буду подписываться на заём, что вы с нас рвёте, ещё старый заём не получили, а тут выпустили новый“ (показания свидетеля Кудринского от 7.5.34 г.).
Выпили на Пасху. Тоже настучали на мужиков, вина немалая. Кстати, никаких особо острых высказываний отца в «Деле» нет. Говорили в основном брат и другие «подельники». Зато был отец в этой «кулацкой» бригаде бригадиром! И, видимо, бригадиром неплохим. Этого оказалось достаточно…
Вот показания Красильникова. одного из свидетелей, проходящих по делу. Его показания записывал следователь Денисов, а свидетель Красильников в конце протокола написал: «С моих слов записано верно». И подпись. Я специально сохраняю удивительную орфографию следователя. «Вся эта группа имела между собой тесную связь, которая выражалась на работе, а также и не в рабочее время. Сабирались у Ельцина на квартире все эти таварищи. Являлись кулаками, но они всегда старались это скрыть. Вся эта бригада стем, штоб замазать своё социальное праисхождение, они давали хорошие показатели вработи. Но ни смотря на эту хорошую работу, они вместе систематически собирались друг к другу на квартиру у Ельцина для абсуждения какихто вопросов, о которых я ничего сказать не могу, так как мне у них в часных сборищ участвовать не пришлось».
Случайные, бессвязные показания свидетелей, которые «полностью изобличают». И, наконец, появляется «Обвинительное заключение». Шесть фамилий. Ельцин Николай Игнатьевич стоит в списке под номером три
Итак, обвиняются:
«…в том, что, поступив на работу в Казмашстрой, будучи враждебно настроенными против Советской власти, под руководством кулака Соколова, проводили систематически антисоветскую агитацию среди рабочих, ставя своей целью разложение рабочего класса и внедрение недовольства существующим правопорядком. Используя имеющиеся трудности в питании и снабжении, пытались создать нездоровые настроения, распространяя при этом провокационные слухи о войне и скорой гибели Советской власти. Вели агитацию против займа, активно выступали против помощи австрийским рабочим — т.е. совершили деяние, предусмотренное статьёй 58-10 УК».
И наконец, последний листочек, маленький, в треть обычной странички. «Выписка из протокола № 12 заседания Судебной Тройки ГПУ Татарской АССР от 23 мая 1934 года. Слушали: Дело № 5644-34 по обвинению Ельцина Николая Игнатьевича 1906 г.р., происх. Уральской области, дер. Басманово, раскулаченного кулака, работал плотником на Казмашстрое. По статье 58-10 УК. Постановили: Ельцина Николая Игнатьевича заключить в ИТЛ сроком на три года». На обратной стороне этого листочка: «Читал 25.5.34». Подпись — Н. Ельцин.
Тяжёлое, давящее чувство от этой папки. От этого «Дела». Все листаю, листаю, хочу понять… Должна же быть здесь какая-то логика? Неужели без всякого смысла пожирала людей чекистская машина?
Отец никогда об этом не говорил со мной. Он вычеркнул из своей памяти этот кусок жизни, как будто его не было. Разговор на эту тему у нас в семье был запрещён.
Мне было всего три года, но я до сих пор помню тот ужас и страх. Ночь, в барачную комнату входят люди, крик мамы, она плачет. Я просыпаюсь. И тоже плачу. Я плачу не оттого, что уходит отец, я маленький, ещё не понимаю, в чем дело. Я вижу, как плачет мама и как ей страшно. Её страх и её плач передаются мне. Отца уводят, мама бросается ко мне, обнимает, я успокаиваюсь и засыпаю.
Через три года отец вернулся из лагерей.
…Если мы проклянём прошлое, вычеркнем его из памяти, как когда-то мой отец, — лучше не будет. Наша история — и великая, и проклятая одновременно. Как и история любого государства, любого народа. Просто в России это так спрессовано, так сплетены эти драмы, эти исторические пласты, что до сих пор знобит при виде этой жёлтой папки. «Дело № 5644».
Агония
Напряжение вокруг Белого дома возрастало с каждым часом. Женщин и детей просили покинуть территорию риска. Подразделение десантников вырубило передатчик радиостанции «Эхо Москвы», люди на площади остались без информации. Но к вечеру усилиями депутатов, буквально обложивших министра связи, «Эхо» вновь вышло в эфир, и над площадью поминутно звучали сводки о перемещениях войск.
В такой обстановке красивый план, наспех разработанный генералами под давлением Варенникова, был уже невыполним. Для его осуществления надо было как минимум руководить операцией лично, лично поднимать подразделения в атаку, идти с автоматом на безоружных людей, намертво сцепивших руки в три, четыре, пять живых колец вокруг здания, проходить сквозь стариков и женщин, сквозь целый километр живых человеческих тел.
Надо было в упор расстреливать гордость и надежду России — её самых знаменитых людей, её политический символ — парламент и правительство.
На такое армия, конечно, не могла пойти. Все время отставая на шаг, все время догоняя события, пытаясь успеть за непоследовательными и истеричными действиями ГКЧП, боевые части теперь с мучительным стыдом отходили на свои базы, выключали радиопередатчики, «сбивались с курса», застывали в ночной темноте, на окраинных улицах.
Во всех интервью и воспоминаниях военных почему-то упорно называют перемещение колонн бронемашин по Садовому кольцу, от улицы Чайковского к Смоленской площади, «патрулированием» московских улиц. Но это было не просто патрулирование, а последняя, отчаянная попытка какими-то перемещениями техники напугать, расшатать, разбросать толпу у Белого дома. Так или иначе, но в подземном тоннеле на одну из машин набросили брезент, человек прыгнул на броню, раздались предупредительные выстрелы из люка — парень упал. Броневик рванул назад, волоча за собой по асфальту беспомощное тело. Ещё двое, бросившиеся на помощь упавшему, были застрелены.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
