— Расскажи, — попросила она.
— Ну, в общем, когда Барни рассказал о походе, который задумал на август: верхом, на лошадях, дойти большой компанией до Троссакских гор. Он вроде как с самого начала считал, что я непременно поеду как его помощница, и внезапно я поняла, что очень хочу поехать с ними. Мы обсуждали переход с Барни, и я впервые за последнее время чувствовала себя счастливой, и боль от потери Рики вдруг ушла куда-то. Потом мне даже было стыдно, но с тех пор, знаешь, она не возвращалась!
— Милая Нелли, как же я рада это слышать! И даже Рики не мог бы винить тебя за то, что ты снова счастлива, — уверила ее Мери. — Кстати, ты рассказала об этом Барни?
— Нет. Но теперь он все узнает. Клайв говорит, полиция станет допрашивать всех в округе об анонимках. Даже людей вроде Барни… представь себе! Клайв даст полиции знать, будут ли они приходить и дальше, но мне кажется, открытка была последней.
— Ты именно этого и боялась, что полиция устроит шум вокруг них, так? Но почему ты так уверена, что анонимок больше не будет?
— Сама не знаю. Однако, если женщина, писавшая их, окажется среди тех, кого будут, допрашивать полицейские, она наверняка перепугается и не захочет больше рисковать. Хотя, разумеется, и полиция и Клайв — все надеются, что письма будут приходить и дальше. Они говорят, что след старых писем уже остыл, и единственная слабая надежда на то, чтобы вычислить автора и вызнать, что именно ей известно, основывается только на том, что она не перестанет писать. Возможно, и так. Хотя, ты знаешь, есть и другие зацепки. Тебя не спрашивали, например, кто может знать о твоей поездке в Свэй к Лалли Бенсон? — поинтересовалась Мери.
— А, ты про открытку? Да, они работают над этим, хотя шанс, что открытку написал кто-то, кто знал o моей поездке, невелик. Это же такой дурацкий список, Мери! Клайв знал, ты тоже знала, ты ведь была там, когда я говорила с Леони. Когда я вернулась, узнали миссис Хэнкок и Уильям, да еще по меньшей мере один из подручных Барни. Я звонила в конюшни сказать, что не приду, и этот парень передал Барни мое сообщение, а тот вполне мог рассказать своей матери. Вот, наверное, и все, по-моему, и кто же из всех этих людей мог?
— А у тебя самой нет никаких подозрений на этот счет? — вставила Мери.
Воцарилось молчание. Немного погодя Нелли нарушила его и заговорила:
— Есть только один человек… то есть я хочу надеяться, что только один… кто меня ненавидит, и по разным причинам она вне подозрений.
Мери поняла, что они обе разделяют одну мысль — что, пусть у Леони Криспин и не было мотива, у нее хватало злобы, даже слишком. После того как, Нелли повесила трубку, Мери задумалась, знала ли, догадывалась ли девушка об участии Леони в инциденте с необъезженным конем, который вполне мог закончиться для нее гораздо более плачевно? Потому что, не знай она вообще ничего, вряд ли употребила бы столь сильное слово, как «ненавидит», «недолюбливает» или «сторонится» прозвучало бы уместнее, если бы речь шла об обычной ссоре.
Полиция задавала знакомым Нелли вопросы столь же тщательно продуманные, сколь и осторожные. Расспросам, подверглись все, включая Мери и обеих девушек, названных анонимщиком, причем обе сумели доказать, что в ночь гибели Кертиса никак не могли быть в машине. Всех без исключения попросили представить образцы их почерка и всех женщин (на сей раз за исключением Мери) спросили, не принадлежит ли им найденная в машине сережка и не могут ли они опознать ее.
Как и следовало ожидать, никто не посчитал ее своей. Нелли оказалась права, и анонимные письма перестали поступать; полиция не раскрывала ход следствия, и после того как поднятая расспросами и последовавшими за ними слухами пыль наконец улеглась, казалось, что все, чья жизнь была затронута трагедией Нелли, могут наконец вздохнуть с облегчением и постараться забыть обо всем. И хотя внутреннее напряжение никуда не делось, сама Нелли вроде бы переживала меньше всех прочих.
Для Мери череда удлиняющихся весенних деньков измерялась толщиной стопки с листами готовой рукописи, которая неуклонно росла, к удовлетворению Клайва, да ежедневными уроками верховой езды, которые она брала под руководством Нелли. Барни предоставил в распоряжение Мери свою самую спокойную лошадку, и каждый вечер обе девушки отправлялись в Куинс-Бичес, где Мери пускала своего скакуна шагом, рысью и легким галопом; она познала тонкости ухода за лошадьми, разобралась в назначении основных предметов сбруи и гадала, — как ей часто казалось, скорее ноющими мускулами, чем сознательно, — суждено ли ей когда-нибудь достичь уверенной и элегантно-легкой посадки хорошей наездницы.
Все уверяли ее, что «это придет со временем», как умение плавать или держать равновесие на велосипеде. Но хотя во сне она частенько оказывалась на несущемся крылатом Пегасе и при этом держалась на нем с замечательной уверенностью, наяву, на твердой спине настоящей лошади все было несколько иначе.
Нелли еще не доверяла ей выезжать самостоятельно, когда, явившись однажды в конюшни, они встретили там Барни, и тот попросил Нелли составить ему компанию в поездке в Линдхерст, на распродажу лесных пони. Если только Мери не возражает, сегодня она прокатится под присмотром кого-нибудь из его помощников.
— Загвоздка в том, что под рукой у меня только Джо, и его сейчас нет. Я понимаю, это звучит как ирландская увертка, но что делать! — Барни расплылся в улыбке. — Все остальные отправились сопровождать конную экскурсию и вернутся поздно, а Джо срочно вызвали подковать лошадь. Он вернется к половине пятого, и, хотя я обещал отпустить его в пять тридцать — на скачки в Саутгемптоне, кажется, — у него как раз будет время для вашего урока, а пока, если не возражаете, мама просила вас подняться в дом и выпить с ней чаю.
— Впрочем, Мери может поехать с нами в Линдхерст, если захочет? — предложила Нелли.
Замешкавшись, Барни ответил не сразу.
— Ну… Да, разумеется, если хотите, то…
Но Мери показалось, что в этой паузе был намек, и она поспешила заявить, что с удовольствием выпьет чаю с миссис Форд, даже несмотря на то, что подсказывал ей опыт: поднявшись в дом, она окажется между допросом у следователя и конкурсом на скорость поглощения пищи.
Сегодняшний чай не стал исключением.
— Не стесняйтесь, дорогая, вы же так проголодались! Кусочек пирога? Ячменную лепёшку? Еще немножко чаю? В последнее время вы не часто заходите повидать меня — отчего? — Хозяйка предлагала снедь и сыпала вопросами с одинаковой скоростью, и, когда, поверив наконец, что Мери уже не в силах проглотить ни крошки, она предложила сигареты, гостья испытала настоящее облегчение.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
