Ещё я разыграл у вечернего костра небольшой спектакль, признавшись своим ученикам, что бог даёт мне откровенное видение будущего. Немного рассказал о предстоящем в этом году, не летом, так осенью, восстании Пугачёва. Рассказал, что к яицким казакам примкнут башкиры, татары, черемисы и другие племена. О том, что вожак восстания объявит себя Петром Третьим, пообещает всем крепостным дать волю, о том, что восстание доберётся до наших мест. О том, как отряды пугачёвцев будут грабить, вешать, жечь и насиловать. Как восстание будет разбито, а его участников уже правительственные войска и демидовские прихвостни начнут, в свою очередь, вешать, жечь, насиловать. Закончил своё пророчество я так,
— Если вы поверите мне, то у нас будет сильный отряд, способный отбиться от любой банды и защитить ваши селения. Захотите уйти к Пугачёву, держать не стану, но помогать не буду и оружия не дам. Если мы справимся и переживём эту беду, есть у меня сокровенные слова для многих. Открыть вам их не могу, но, запомните, что ведомо мне, как пройти в страну Беловодье. Слушайте людей и думайте, тех, кто чист сердцем и крепок духом, привечайте. Ибо нет в Беловодье различий между вогулами и башкирами, русскими и татарами, все равны, нет крепостных и помещиков, солдат и чиновников. Но, путь туда откроется не всем, будет трудным и долгим. Аминь.
На Валентину после этого спектакля было грустно смотреть, настолько она испугалась. Чтобы её успокоить, мне пришлось уже отдельно, в нашей палатке, провести с ней дополнительную беседу в продолжение спектакля. Тут оказалось легче, ибо мои слова подкреплялись приятными дополнениями в виде поцелуев и других супружеских действий. К счастью, у меня хватило ума подстраховаться и провести это выступление за неделю до прибытия в селение. Весь оставшийся путь проходил в бурных спорах и вопросах моих юных спутников. Меня пытались поймать на противоречиях в моих предсказаниях, на что шёл ясный и твёрдый ответ,
— Что мне господь передал, то и говорю, может, где и забыл.
Много вопросов было о Петре Третьем и обещанной свободе крепостным и приписным крестьянам. Тут я максимально дистанцировался от таких обещаний, не хватало мне ещё обвинений в государственной измене. Думаю, мне удалось твёрдо вбить в головы парней своё отрицательное отношение к предстоящему восстанию, и полное неверие в то, что среди восставших будет Пётр Третий, способный освободить крестьян. Мучила меня совесть, что свою авантюру не согласовал с моими друзьями, но, принципиально от наших планов я не отклонялся. Задачу привлечь вогулов в качестве вооружённого отряда обсуждали вместе с Палычем, тут всё нормально. Не договаривались мы о моей роли мессии, ну, что же, так вышло. Не хочу оставаться даже в Прикамье, опасаясь каждого приезжего чиновника, ждать ареста в любой день. Как там Никита в столице, сказать не могу, но я очень не люблю, когда меня арестовывают.
Поселили нас с Валентиной в гостевой избе, промёрзшей до невозможности, топящейся по-чёрному. Врагу не пожелаю такого гостеприимства, самое обидное, вогулы считали эту ситуацию нормальной. Ну, что же, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Сутки мы протапливали гостевую избу, встав на постой в юрту нашего Егора. Чудом не угорели, не столько от дыма в избе, сколько от вони в юртах, такого опыта в прежней жизни у меня не было. Радовало, что вымерзшая изба гарантировано, будет без клопов и тараканов, всего за сутки я достаточно насмотрелся на этих тварей во многих юртах. Как они там выживали, непонятно. Чтобы не терять попусту натопленный жар, мы с женой отгородили часть избы у очага и даже попарились, впервые за две недели. В пути мы устраивали одну походную баню, вполне достойное мероприятие.
Теперь же, вымывшись дважды начисто, напарившись от души, мы завалились на тёплых нарах, застеленных нашими пропаренными и продымлёнными полушубками. Вся верхняя одежда осталась сохнуть над очагом, потому спали мы с Валей допоздна, одеть всё равно нечего. В такие редкие дни меня постоянно донимали мысли, стоит ли затевать наши перемены, если для счастья с любимой женщиной нужно так мало — всего, лишь выходной день. Как поётся в одной песенке, «был бы милый рядом».
Только на третий день мне дозволили повидать старейшин рода Егора, двух сухоньких старичков с любопытными глазами. По-русски они говорили вполне понятно, однако часа два занимались полной ерундой, разговаривая исключительно на отвлечённые темы, вот такой политес в уральских лесах. Слава богу, пельменями, хоть, не угощали, мясо для которых жевали всем селением. Кормили у старейшин обычным варёным мясом, судя по вкусу, лосёнка или молодой лосихи. Только набив брюхо полностью, и выклевав все мозги разговорами о погоде, здоровье родных и близких, старейшины перешли к делу.
— Продашь ли ты нам свои ружья, люча?
— Только после того, как обговорим условия продажи. Я не хочу быть убитым в лесу, как купец Прохоров, помните такого? Не хочу, чтобы сгорели мои заводы и мой дом, как у промышленника Лисина, — я усмехнулся в глаза старейшинам, давая понять, на что намекаю, — ружья я продам только тем вогулам, которые будут на меня работать. Только тем, кого научу сам драться и воевать, чтобы они смогли защитить меня, себя и свои роды, когда вас придут жечь приказчики Демидовых. Когда у меня будет отряд из двух сотен выученных стрелков-вогулов, по первому моему слову выполняющий любой приказ, только тогда обычные вогулы-охотники смогут покупать ружья и патроны. И, кстати, какова будет цена ружей для моих воинов, которые будут защищать ваши селения, в том числе?
— Как они нас защитят, если уедут с тобой на юг? — деланно удивился один из старейшин.
— Переезжайте вместе с ними ко мне, на мои земли, — я развёл приглашающе руками, — найду всем, кто хочет, работу, выстроим тёплые дома. Тогда ваши стрелки будут охранять нас всех сразу.
— Какие твои земли? — второй старейшина нахально рассмеялся мне в лицо, — ты сам беглец, прибежал у нас прятаться от солдат.
— Наш бог говорит, помогай упавшему и нуждающемуся в помощи, и тебе воздастся, — я нагло лепил отрывки из прочитанного Евангелия, как вспомнилось, — пока я скрываюсь, воины будут нас защищать здесь. Скоро меня перестанут искать, и мы сможем все, подчёркиваю, все, вернуться в мои земли. Вам уже рассказали, что наши ружья стреляют только моими зарядами? Никто в мире не умеет делать такие заряды. Так, что, не будет у нас договора на двести воинов, значит, не будет у вас зарядов, их умею делать только я. Своим недругам продавать их не буду.
— Зачем сразу недругам, люча? — засуетились старейшины, опасаясь упустить уникальный шанс вооружения родов, — поговорим с другими родами, посоветуемся, не спеши.
— Спешить надо вам, — я улыбнулся как можно вежливей, — я смогу погостить у вас ещё неделю. Совещаться можете сколько угодно, хоть до осени, но за два десятка ружей и патроны извольте заплатить мою цену до конца недели. Иначе придётся всё оружие вернуть, и мы с женой отправимся в гости к другим моим друзьям, они будут рады купить наши ружья.
Покидал чум я в мёртвой тишине, достойной финала гоголевского «Ревизора». Не скажу, что меня радовало такое окончание разговора, на который я возлагал большие надежды. Перспектива рассориться со старейшинами вогулов совсем не прельщала, я не обольщался степенью своего влияния на своих учеников-охотников. Пока мы не пройдём боевого крещения в настоящем бою, пока они не почувствуют войскового братства и манящий страх предстоящего сражения, они будут слушать только старейшин. А с двадцатью ружьями ничего путного мы не навоюем, обещанные ученики нужны были, как никогда. Время безвозвратно убегало, приближая восстание с каждым днём.
Три дня мы с Валентиной ходили по селению, разговаривая с аборигенами, вынюхивая слухи из соседних родов. Никаких определённых слухов не было, никто не слышал о съезде старейшин, судя по всему, вогулы решили всё спустить на тормозах. Обдумывая по вечерам, что делать, я уже рассматривал варианты устройства скандалов, откладывая их до конца недели. Тут мне помогла извечная человеческая самоуверенность и сталинский лозунг «Нет человека, нет проблемы». Видимо, именно так решили поступить вогульские старейшины, когда узнали, что я не силён в ножевом бою.
Вечером четвёртого дня из недели, оставленной старейшинам на раздумье, я уже направлялся домой, устав от разговоров с вогулами, не дающих ничего интересного. Ко мне подбежал мальчишка, с криком, что меня зовут к кривой берёзе для разговора. Я не успел уточнить, кто зовёт, мальчишка скрылся. Неприятное предчувствие опасности кольнуло сердце, но, до кривой берёзы было не больше ста шагов, я решил сходить. Чем чёрт не шутит, вдруг, что интересное. На всякий случай, расстегнул полушубок, и передвинул кобуру револьвера удобнее. Револьверы носили только мы с Валей, никому из вогулов я о них, как оружии не говорил и не стрелял при них. Потому не сомневался, что без моего карабина я представляюсь всем аборигенам невооружённым. Собственно, я на это и рассчитывал, когда демонстративно выходил из дома без карабина. Нет, украсть его не могут, а вот зарезать меня — вполне.
