И хотя любила этого чудного мальчика-бога, но с тех пор не повторяла с ним скачки и в горы с ним не убегала.
Но и мальчик-бог что-то понял в ней и сам не звал ее на прогулку. Только как-то еще раз захотелось вскочить ему ей на спину, но Меланиппа сказала:
«Не надо меня покорять. Мы и так любим друг друга».
И Асклепий ей серьезно ответил:
«Любим. Поцелуй меня, Меланиппа».
И Меланиппа приподняла его девичьими руками к себе и поцеловала мальчика-бога.
И тогда он сказал ей:
«Ты другая, чем Окирроэ».
И сейчас, во время скачки с Актеоном, вспомнила Меланиппа о том бешеном беге с Асклепием и о его словах:
«Бойся богов». Что-то тревожило ее. И на всем скаку, оторвавшись от Актеона, внезапно остановилась она и замерла.
Золоторогая лань, сверкнув золотой искрой, перебежала им путь.
— За ней, Меланиппа! — крикнул охотник Актеон.
Не внял он тревожному крику подруги: «Стой! Не преследуй лань Артемиды!» — устремился за ланью.
Все тело Меланиппы трепетало. Она врезалась передними копытами в землю и к чему-то прислушивалась.
Думала Меланиппа: не нимфа ли Эхо ей вторит? Но Эхо — веселая. А топот был невеселый — грозный. Прислушалась: смолк стук копыт.
Стала лакомиться Меланиппа молодыми орехами. Сорвала богатое лесное яблоко и легко побежала.
Снова тот же топот позади. И так близко. Но не приближается. Остановится Меланиппа — и смолкнет топот. Поскачет — и позади кто-то скачет незримый. И ни ближе, ни дальше. Так не скачет дикий кентавр. Тот ждать не будет: кинется к ней. Да уйдет она от кентавра.
Не возвращался Актеон. Увела его лань с Пелиона. И почуяла Меланиппа близость кого-то из богов Кронидов. Любят боги забавы.
Владыка вод мировых скакал за Меланиппой. Во мгновение мог настигнуть Меланиппу Посейдон. Повелел бы — и камень или старый пень свалился бы ей под ногу. Но хотел бог вод позабавиться скачкой. Как мрак, тяжелый и огромный, скакал Посейдон за девушкой-кентавром, не открываясь ей. Гудели его копыта. И шарахались в сторону от него деревья на Пелионе.
К пещере Хирона неслась Меланиппа. По тяжкому грохоту копыт и выкликам речных нимф и ключей догадывалась она, кто ее преследует. И у самой поляны почувствовала, что уже догнал ее преследователь и дохнул ей огненным дыханием в спину. Но отважной была Меланиппа — внучка титана. Не оцепенела от робости. Выскочила на поляну прямо навстречу Хирону. Вышел он как раз из пещеры на гуденье копыт моредержца и увидел самого Посейдона. Не укрыть бессмертному своего образа от другого бессмертного. И открылся Посейдон.
Брат стоял против брата. Оба они сыновья Крона — и олимпиец Посейдон, и титан кентавр Хирон. А поодаль, у входа в пещеру, вся дрожа от бега, стояла Меланиппа.
— Отступи перед богом, Хирон, — сказал владыка вод. — Отдай мне Меланиппу. Иль воздвигну я волну превыше Пелиона и затоплю его и твою пещеру. Будут волны гулять над нею. Будут нереиды качаться на волнах.
Ответил ему Хирон:
— Священной клятвой Стиксом поклялись Крониды не вступать со мною, сыном Крона, в бой и жить с Хироном в дружбе и мире. Вам, богам, дан Олимп, мне — Пелион. Что преступаешь ты клятвы богов? Есть сила превыше твоей силы. Ты властвуешь над водами мира — я познаю мир и учу познанию других.
И гневно возразил мудрому кентавру владыка вод:
— Не учи смертных знанию богов. Горьким будет для них это знание.
И как раз тогда, когда это говорил олимпиец, выходил из лесу мальчик-бог Асклепий. Услышал он слова Посейдона и, став между могучим богом и Меланиппой, смотря бесстрашно в глаза свирепому Крониду, сказал:
— Говоришь, горьким будет для смертных познание? Я сделаю его для них сладким. Не простирай своей силы на Меланнипу. Асклепий охраняет ее. И я бог, как и ты.
И увидел владыка вод, как мгновенно озарился Олимп при словах мальчика-бога, и, исполненный ярости, отколол мощным ударом ноги край уступа, века нависавшего близ пещеры Хирона, и, ринув его в пропасть, исчез в грохоте обвала с Пелиона.
Сказание о мысли Асклепия у грота речной нимфы Окирроэ
У грота близ потока, где пестовала Окирроэ Асклепия, сказал ей мальчик-бог, победитель Железного Вепря:
— Окирроэ, я рожден в огне костра, в котором Аполлон сжигал мою мать, титаниду Корониду. Меня вырвал Аполлон из огня и принес к тебе, Окирроэ. Ты кормишь героев сырым сердцем вепрей и львов и мозгом медведей, чтобы отважными были их сердца и мысли. Но мне не нужны сердца львов. Мое сердце забилось в огне. Оно огненное. О, как часто я чувствую, будто я ношу солнце в груди! Не хочу я называться богом. Я хочу называться титаном.
Сказала Окирроэ:
— Ты растешь, как бог, перегоняя время. Вчера ты был намного ниже.
И ответил Окирроэ мальчик-бог:
— Мне надо спешить с ростом, Окирроэ. Некогда мне быть маленьким. Надо сразу вырасти в большого титана. Моя мать титанида, и я чувствую, что я тоже титан и только так себе бог. Я — такой, как Хирон. Вчера я вкусил два корня познания на Пелионе. И сказал мне Хирон: «Один корень познания сладок, но плоды его горьки. Другой корень познания горек, но плоды его сладки. Выбирай». И теперь я, Асклепий вчерашний, кажусь уже себе маленьким. Я, Асклепий сегодняшний, со вчера на сегодня вырос: вижу то, что вчера не видел, слышу то, что вчера не слышал. И себя сегодня я вижу другим… Окирроэ, знаешь ты язык птиц и зверей? Могла бы ты с ними говорить?
Сказала Окирроэ:
— Из моего потока пьют воду и звери, и птицы. Мне внятны их желания и чувства. Но слов их не знаю. И без языка мы друг друга понимаем.
— Окирроэ, я сегодня узнал их язык! Видел, как в лесу, в одряхлевшем, высохшем дереве, умирала дриада. Дерево было без листьев, немое и голое, а крутом все звенело от зеленого смеха листвы. Я услышал, что сказал заяц зайчихе, когда умирала дриада. Не хотела она умирать. Из юной и прекрасной, как ты, у меня на глазах она стала старухой, вся сморщилась, ссохлась — и казалась не дриадой, а куском коры, отпавшим от трухлявого дерева… Сказал заяц зайчихе, что заяц живет вчетверо дольше вороны, а ворон живет втрое дольше зайца; птица-феникс живет девять сроков, отведенных черному ворону, а дриада — только в десять раз дольше феникса. Это очень мало, Окирроэ… Окирроэ! Когда я буду большим титаном, я решил сделать смертных героев бессмертными. Уйдут они в мир мертвой жизни — я верну их к жизни живой. Но богом я быть не хочу.
Закрыла Окирроэ благоухающей ладонью рот мальчика-бога и сказала:
— Опасно богу не хотеть быть богом. Опасно называться титаном. Крониды их ненавидят, и Зевс низверг их молниями. Молчи о титанах, Асклепий, как молчит сын Крона Хирон. Боги все слышат и мысли читают.
Ответил, смеясь, Асклепий:
— Они могут прочесть мысли смертного. Я не смертный. Не прочел Кронид мысль Прометея[20].
Но Кронид на Олимпе слышал слова мальчика-бога. Давно заметил с Олимпа Кронид, как любит Асклепия-ребенка Хирон, и решил испытать мысль и мощь мальчика-бога.
Большими открытыми глазами ребенка смотрел Асклепий пытливо в мир живой жизни. Казалось, что глаза его всегда удивляются чуду жизни. Но что-то грозное, как безмолвный гнев, как предвестие великой бури, стояло в этих широко открытых глазах ребенка.
Сам того не зная, он жалел. Но в глазах его была не жалость. Было в них нечто другое — то, что так любил в них Хирон: понимание и солнечный свет — благодатный, изливающийся в жизнь, полный огня и тепла. И казалось, будто все уже понял Асклепий.
Песня Окирроэ об Ойгле-Корониде, дочери огненного Флегия, и о белом вороне
Сказал Асклепий, победитель Железного Вепря:
— Расскажи мне, Окирроэ, кто я.
О, если бы Окирроэ не знала! Не стала бы она тогда Гиппой. А ведь Гиппа — только кобылица. Но пока Окирроэ — речная нимфа.
И запела Окирроэ песню:
— Близ Бойбейского озера, или там, у ключей Амироса, или там, где близ Трикке протекал Лефей, где к морю гранитные ворота, где оливы, и яблони, и груши, где лимонные и апельсиновые рощи, родила сверкающая Ойгла, по прозванию Коронида, Асклепия.
И узнал только белый ворон, от кого родила Коронида.
Если б не было голоса у ворона, если б не был ворон дозорщиком, остался бы ворон белым, не пылал бы костер Корониды, не рожала бы она в огне младенца.
Там, где горный вал отделяет от равнин Фессалии море, где за Оссой склон у Агийи, у подножия хребта Пелиона, — там жила Ойгла-Коронида, дочь огненного Флегия-титана, из племени непримиримых…
Так пела Окирроэ, и слушал ее песню мальчик-бог. Сказал:
— Спой мне не такую песню, а другую. Расскажи мне, кто мой отец?
Тяжко вздохнула Окирроэ, задумалась — и вот потекла ее речь:
— Когда ворон был еще белым и был вещим спутником Аполлона, встретил юноша-бог Аполлон близ подножия Пелиона титаниду Ойглу-Корониду. И таким золотым и солнечным предстал он пред дочерью Огненного, что не убежала от него Коронида, и обласкал он ее солнечным сиянием. Говорили кругом — от Дельф, приюта Аполлона, до Оссы, Пелиона и Олимпа, что понесла она дитя от Аполлона.
