Остаток дня даже не заходил в донжон, дыр в укреплении замка отыскалось столько, что уже и сам себе не верю. Если повторится ночное нападение, то кто знает, отобьемся ли так же удачно… Правда, в качестве трофеев доспехи и оружие достались великолепные, теперь мои ребята вооружены до зубов. Лучники упражняются до седьмого пота, я велел челяди, чтобы мастера-лучники ни в чем не знали отказа, да-да, ни в чем, ибо в свою очередь умельцы должны создавать такие луки, чтобы пробивали любые доспехи. Ладно, любые, кроме волшебных, заговоренных, найденных в раскопках, выкованных гномами или кобольдами. Хотя нет, кобольды ковать не умеют, они вроде бы только роют и добывают, хотя, думаю, за тысячи лет могли бы и научиться кое-чему еще, чем только быть сырьевым придатком Запада.
Поздно вечером поужинал среди стражей, охраняющих ворота, чем явно добыл еще очко к рейтингу. Все любят, когда сиятельство нисходит к простому народу и жрет вместе с ним из солдатского котла, слушает их байки, отечески журит, а потом отбывает под заверения, что костьми лягут, но не пропустят врага в замок такого заботливого лорда.
Лишь когда не только багровое солнце закатилось за темный лес, но и багровое небо стало лиловым, а потом черно-звездным, я потащился в донжон. Пара светильников освещает нижний зал ярко, без привычного аромата масла, это из тех светильников, что выполняют повеление прежнего хозяина, мой гербовый щит выглядит необычно даже для меня, перемудрил я с этим гербом, перемудрил, теперь вижу…
Чувствуя в ногах свинцовую усталость, я потащился по лестнице на второй этаж, в голове стучит мысль, что с Тудором почти сдружился – прекрасно, но как с остальными, надо бы как-то связаться со всеми, заявить о желании жить в мире и дружбе, но все идеи сводятся к тому, чтобы бросить мессаги по мылу, емеле или пусть даже емэйлом, если такие уж дикие, то эсемеску, а то и быстро решить все в чате, но этот мир как-то перебивается без устаревшего Интернета, тот остался в далеком дикарском прошлом, а я без Сети жить не могу, человек без доступа к Вебу это не человек, а некая тля…
И вот эта тля и есть сейчас я… Я вздрогнул, обнаружив, что уже поднялся на этаж и бреду, как лунатик, по неосвещенному участку коридора, светильник мертв, перегорел, наверное. В темноте стена потеряла серый оттенок, однако и чернота постепенно уходит, камни выглядят странно зеленоватыми, слегка прозрачными, каким бывает булыжник после сильного дождя. Я ощутил толчок в груди, отодвинулся от этой пугающей зелени, но и с другой стороны стена такая же зеленая, двинулся как можно ближе к середине, и вдруг слева в стене, именно в стене, что-то шелохнулось.
Я остановился не потому, что восхотел по праву хозяина грозно спросить «Хто там?», просто ноги застыли, как сосульки. И устрашился сдвинуться, чтобы не сломались, как тонкие льдинки.
Из стены пугающе медленно выдавливается лицо, проступает барельеф, все из того же зеленоватого камня, нет, чуть более серый, лицо крупное, по размерам просто нечеловеческое, великанское, но черты людские: высокий лоб и красиво изогнутые брови, длинный тонкий нос…
Лицо застыло, перестав выдвигаться, я смотрел, не дыша, каменные веки медленно поднялись, невидящие глаза уставились на меня, даже в меня. Я не различил зрачков, но неизвестный смотрит именно в меня, подсказало то самое седьмое чувство, что подсказывает летучим мышам или рыбам-сонарам. Каменные губы дрогнули, шевельнулись, вздулись складки у губ, высокие скулы стали резче.
Некоторое время неизвестный пытался сказать нечто, каменные губы с огромным усилием шевельнулись, а я, осмелев, сказал тихонько:
– Не слышу… Если можешь, вруби звук.
Губы снова задвигались, но все так же беззвучно. После двух попыток неизвестный умолк, в смысле – перестал двигать губами. Лицо начало вдавливаться обратно. Я чувствовал, что делает это не по своей воле, его именно выдавливает нечто из более враждебного и чужого, может быть даже более плотного, чем камень, воздуха.
Стена стала ровной, отесанные валуны на этом месте такие же, как и на противоположной, мышцы мои, что едва не лопаются от напряжения, расслабились. Я перевел дыхание, вспомнил некстати о черном рыцаре, что с неведомого холма неотрывно смотрит на замок, потом о статуе в замке, что по ночам оживает и разъезжает по дальнем краям, еще подумал о той деве из кованной меди, у которой я так бездумно взял тогда посмотреть меч, зябко передернул плечами и сказал вслух:
– Неужели опять ночка будет еще та?..
Собственный голос не придал бодрости, напротив, прозвучал под сводами жалко, как поросячий писк. Хорошо, никто не слышит, перед челядью я должен быть сильным и уверенным, движения четкие, голос громкий, нижняя челюсть вперед, а взгляд… даже не взгляд, а взор – надменный и властный. Словом, человек, которому никто не смеет указывать, а сам знает, что делать с этой экономикой.
В спальню я вошел с молотом на поясе, мечом за плечами, еще раз проверил кольцо на пальце. Разве что доспехи Арианта не напялил, ну что за жизнь в собственном замке: ходить и вздрагивать при каждом скрипе, подпрыгивать при виде каждой тени, шарахаться от обыкновенных привидений. Скоро в доспехах буду спать, а вокруг постели наставлю самострелы.
Глава 13
Раздеваясь, я нечаянно повернулся к зеркалу, вспомнил, что давно не смотрелся, а ведь раньше высматривал каждый прыщик, старательно выдавливал, чтобы не порезаться при бритье, а сейчас скоблю щетину, почти не глядя: если и останется где клок, так я же мужчина, суровый и мужественный.
Исхудал, морда вытянулась, у губ твердые складки, взгляд вроде бы жестче. Что-то еще изменилось, пока не соображу, разве что складка между бровей стала глубже…
Пока всматривался, подсознание уловило нечто, ужас стегнул по нервам животный, безотчетный, меня отшвырнуло от зеркала раньше, чем успел понять, что же там не так, а когда понял, сердце заколотилось еще чаще, дыхание пошло со всхлипами, словно бегу по вязкому болоту.
Мое отражение по ту сторону рамы в старинном красном камзоле, расстегнутом небрежно, свитер крупной вязки, очень похож на кольчугу, но не кольчуга, и вообще выглядит все так, словно век мечей сменился веком шпаг. На плечах только сейчас я различил нечто вроде пелерины, может быть, спасает от непогоды, но скорее всего – рудимент широких наплечных лат, оберегающих плечи от мечей и сабель.
Я снова поднял потрясенный взгляд на свое лицо, похолодел: двойник торжествующе улыбается. Уж я точно знаю, что мне не до улыбок, а он смотрит с победным оскалом, слегка откинулся назад всем корпусом, чтобы при равном росте все же смотреть свысока.
Холод прокатился до самых внутренностей, я с трудом выдохнул замороженный воздух, голос вздрагивал, но я пообещал злобно:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
