Он то засыпал под отдаленные крики хьюггов, то просыпался и долго балансировал на границе сна и яви. Вот он стоит на сцене перед залом, в котором сидят седовласые столпы российской геологии. Он защищает диссертацию или просто делает доклад о своих выдающихся научных достижениях. Текст, конечно, выучен наизусть, поэтому можно не задумываться о том, что сказать дальше, а играть интонациями, стараясь увлечь и заинтересовать слушателей. У него это всегда хорошо получалось, но сейчас они почему-то переглядываются, недоуменно пожимают плечами… Что такое?! Хм, председательствующий просит его взять микрофон. «Зачем?! Я же никогда в жизни не пользовался микрофоном! Принципиально! У меня хорошие голосовые связки, я не стесняюсь и не мямлю! Почему меня не слышно?! Я могу и громче – пожалуйста!» Нет, переглядываются, кто-то в задних рядах поднялся и уходит из зала, еще один… «Что такое?! Я же могу громче! Могу…»
Он проснулся от собственного крика и долго смотрел на незнакомые конфигурации из звезд в черном небе: «Где-то тут должно быть созвездие, которое называется „Хвост Оленя“. Надо попросить, чтобы показали… И перевернуться на другой бок… И ремешки посильнее ослабить в мокасинах, а то ноги сопреют…»
…комом, а вторая – соколом! – сказал Юрка и с ювелирной точностью наполнил его рюмку. Двумя пальцами, манерно оттопырив мизинец, он поднял свою: – Будем!
– Не пей, Юрка! – попросил Семен. – Не пей, тебе же нельзя!
– Можно! – заявил приятель и лихо отправил в рот содержимое стаканчика. Проглотил, крякнул и добавил: – И можно, и нужно! Вот Стив не пил, так видишь, что от него осталось?
И Семен действительно увидел, что между ними прямо на столе возле тарелки с окурками стоит нога в черном кожаном ботинке. Точнее стопа и часть голени, из которой торчат окончания гладко срезанных костей, сосудов и еще чего-то…
Он просыпался, вставал, ходил кругами, чтобы согреться, вновь укладывался и оказывался посреди зарослей на берегу, где голый, волосатый, покрытый свежими шрамами туземец доказывал ему (как дважды два!), что оба они покойники, только разлагаться еще не начали. Семен спорил: раз не начали, значит, живые, предлагал поставить эксперимент…
Наверное, в конце концов он заснул по-настоящему, потому что когда он сумел отцепиться от огромной щуки и начал разглядывать скелет собственной руки, то оказалось, что рука вполне цела, а вокруг светло.
«Слава Богу, ночь прошла, – вздохнул Семен, усаживаясь и массируя лицо. – Однако нервишки становятся ни к черту. Кому там покойники по ночам снились? Ивану Грозному, что ли? Вроде как невинно убиенных за мной пока нет. Или есть? Впрочем, вину может установить только суд… Да и не одни лишь мертвецы мне снятся… А увидеть во сне собственный скелет – это к чему? Нет, надо встряхнуться! Ну, друг мой посох, выручай: ты здесь один моя надежда и опора!»
И тяжелая гладкая палка не подвела – ночные кошмары выдавились через кожу вместе с потом. Почти.
«Ну, вот и все, Сема, – думал он, делая заключительные дыхательные упражнения. – Ты опять человек и можешь жить дальше. Правда, судя по обстановке на небе, день будет пасмурным и мрачным. Но дождь, наверное, так и не соберется – здесь почему-то дожди бывают редко. Что за климат такой?!»
Час, безусловно, был очень ранний, но возле едва дымящей кучи золы общественного костра Семен разглядел некое движение, а когда подошел ближе, то понял, что это женщины, сбившиеся в тесную кучку. Они что-то делают на земле. Он двигался прямо на них, и в конце концов им пришлось встать и отойти в сторону. Здесь они были все, включая сбежавшую вчера мамашу. «Нашлась-таки, – усмехнулся Семен. – Вот я тебе! Устроила мне, понимаешь…»
Мысль свою он не додумал, так как понял, ЧТО лежит на расстеленной мехом вниз выделанной шкуре какого-то зверька.
Скелет.
Маленький – в две ладони.
Часть косточек соединены хрящами, другие просто уложены на свои места.
– …мало детей… мало девочек…
Семен почти не слушал, что отвечает ему Тирах. Да и вопрос он задал зря. Просто хотел убедиться, что не ошибся. «Ну да, все правильно – легче тебе от этого? Только самому себе-то не ври, что не знал, не догадывался! Эти изуверские обычаи и обряды переживут хьюггов на многие тысячи лет. И словечки существуют мудреные, успокаивающие такие: эндоканнибализм, экзоканнибализм… А первенцы… Первые плоды, первая пойманная рыба, первый убитый зверь, первый ребенок… Их во все века отдавали, приносили в жертву, посвящали кому-то или чему-то. Позже – символически, раньше – и очень долго – по-настоящему. Ты не знал этого?! Чтобы, значит, первый не оказался последним, чтобы приумножился, чтобы множественно возродился… Гады, сволочи… У них демографический перекос – мало рождается женщин. Съели девочку, чтобы самим рожать таких же… Дуры… Впрочем, не они же это придумали… Начинаешь понимать христиан, которые огнем и мечом… Бред. Что христиане творили в истории – лучше не вспоминать! Достаточно счесть кого-то лишенным богоприсутствия, и в его отношении можно все, что угодно. Да хоть бы и не счесть! Есть же подробное описание, что именно и как говорил ребенок („Мама, я тебя еще вижу!“), когда его замуровывали в стену замка, чтобы сделать его неприступным. Между прочим, Европа, XV век, Тюрингия, могу даже вспомнить, как замок назывался. И наши, наверное, были не лучше: нашли же скелет в кладке одного из столпов звонницы Колокольной башни Изборской крепости. Тоже ХV век, кстати… Чертова память…»
Еще много чего вспоминал Семен. Только это не помогало – ему было тошно. А тяжелая палка в руках звала и манила, обещала простые ответы – на все вопросы сразу.
Глава 5. Ариаг-ма
Семен сидел на корточках в окружении полудюжины охранников и обозревал очередную долину: «Все, в общем-то, как и везде: водоразделы бронируются мощным пластом плотного известняка. Ниже десяток метров переслаивания более рыхлых пород, но тоже, вероятно, известковых. Они, насколько можно рассмотреть отсюда, изрыты какими-то дырами и норами. Люди, конечно, тут ни при чем – это карст. Верхний пласт известняка плохо поддается разрушению, но в нем полно трещин, по которым атмосферные осадки просачиваются вглубь. Вода достигает рыхлых слоев и потихоньку их растворяет. В результате образуются так называемые карстовые полости. Их тут везде полно – выбирай любую и живи, только там сыро, холодно, и забираться не всегда удобно. Вот здесь, похоже, народ предпочитает обитать в рукодельных жилищах – видны десятка полтора полукруглых крыш. Наверное, это такие землянки – углубления в грунте, перекрытые сводом из больших костей или палок. Судя по тем развалинам, которые мы миновали днем, они переплетают в своде толстые ветки ольхи, накрывают шкурами и придавливают их сверху костями и камнями. А жилая пещера, кажется, тут все-таки есть – вон там, под обрывчиком. Даже просматривается что-то вроде тропы к ней на склоне и площадки возле входа. Скорее всего, никто там ничего в камне не вырубал и не вытесывал, а просто посбрасывали вниз обломки, расчистив место. Только это все равно какое-то извращение – жить на высоте полусотни метров над долиной. Если за день десять раз зайти и выйти из дома, то наберется добрых полкилометра подъема и спуска. Мелочь, конечно, но все-таки. Или, может быть, у них тут этакое пещерное капище, святилище или еще что-нибудь в этом роде? И странно: читал же где-то, что древние любители жить в халявных „домах“ предпочитали пещеры южной экспозиции – чтобы, значит, потеплее и посуше было. Да и в тех строили шалаши и выгородки. А эта дыра, кажется, расположена так, что солнце туда если и заглядывает, то от силы на пару часов в сутки».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
