пикапа.
Она ощутила внезапный приступ тоски по лету. Кстати, и отец всю жизнь с наступлением осени словно впадал в спячку, а оживал только в апреле. Ты как растение, смеялась мать. И сейчас – бледный, вялый, даже не побрился. Ничего удивительного – тех, кто радуется зиме на этих широтах, можно пересчитать по пальцам.
Но уже середина марта, ждать совсем недолго, солнце наверняка изготовилось к прыжку.
Отец всегда прекрасно обходился без ее помощи, и внезапно свалившиеся на нее заботы казались странными и противоестественными. Он никогда не перекладывал на нее решение своих проблем. Кто-то из подруг однажды спросил: как твой отец перенес развод? – и она не знала, что ответить. После истории с миссис Шеридан они с отцом не разговаривали чуть не два года. Собственно, она толком и не знала, что произошло. А теперь, повзрослев, Селия не могла понять, почему реакция матери была настолько болезненна. Неужели так трудно пережить и простить один-единственный неверный шаг? Возможно, ей известна не вся история, чего-то она не знает. Родители вовсе не всеми своими бедами делятся с детьми. Может, это был не один шаг, а долгая, мучительная для матери история. Но у нее часто возникало смутное ощущение: отец жалеет, что не сделал попыток вернуть мать.
Вскоре после переезда в Лоуэлл мать заболела. От того времени у Селии осталось воспоминание как от никогда не кончающейся зимы. Ей уже исполнилось девятнадцать, она получила комнату в студенческом общежитии в Гарварде. У матери начались необъяснимые головные боли, беспричинная усталость. И все равно тянула до последнего – они всю жизнь экономили на медицинском страховании.
А когда все же решила пойти к врачу, выяснилось, что метастазы повсюду.
Девять месяцев. Под конец мать перевели в нечто вроде хосписа – отделение в больнице, оборудованное как жилой дом: отдельные миниквартирки с бесчисленными цветочными вазами. Замысел был вот какой: государство должно обеспечить гражданам достойный уход из жизни. И правильно: если не получается, надо разрешить эвтаназию. Но вазы с цветами не отменяют главного: человек приходит сюда умирать.
Селия навещала мать несколько раз в неделю, иногда вместе с отцом. Аромат цветов, шаги медсестер в особых мягких тапочках, коробки с бумажными носовыми платками на каждой тумбочке – и четкое ощущение: смерть шляется где-то рядом, в этих же коридорах.
Жуткие, именно своей приторной пасторальностью рвущие сердце картины – и все же Селия выбрала врачебную линию. Университет, потом исследовательская группа… Она провела в больницах столько времени, что чувствовала себя в этой специфической среде как дома.
– Опять снег пошел, – неожиданно очнулся Тед.
Должно быть, среагировал на ритмичное поскрипывание дворников.
Селия посмотрела на часы – они должны быть на месте в десять. Времени достаточно. Вполне хватит заехать на заправку и купить кофе и маффины.
Она остановила машину прямо у дверей. Отец, к ее удивлению, последовал за ней.
– Тед Йенсен! – Селия отпустила кнопку кофейной машины и оглянулась. Пожилой дядька за прилавком радостно махал рукой. – И твоя очаровательная дочка! Я же ее не видел с тех пор, как она была вот такая! – Он смешно округлил глаза и провел ребром ладони по нешуточному животу. – Подросла, в отличие от папаши!
– Роджер. – Селия улыбнулась. Теперь и она его узнала. У друга отца, страстного рыболова, был хороший катер, и он иногда брал их с собой. Похоже, он и в старости не оставил это занятие. – Как ваши дела?
– Ты же теперь доктор, не так ли? Тогда и отвечу как доктору: состояние удовлетворительное, жалоб нет. После ковида ни разу ничем не болел. Но это было, скажу я тебе, не большое удовольствие. Лежал пару месяцев, Мэри меня с ложечки кормила, как ребенка. Вот уж действительно, в радости и в горе. И радость тут как тут – жив остался. – Он повернулся к Теду: – А ты, должно быть, ни разу не снимал плуг со своего пикапа. Столько снега в этом году…
– Да… нет. – Тед уставился себе под ноги. – Не в этом году.
– Что я слышу? Ты что, ушел на пенсию? Да быть того не может. Тед Йенсен – и пенсия! Абсурд…
– Весны дожидается, – улыбнулась Селия.
– Весны? – хохотнул Роджер. – В этом году? Не дождешься. Посмотри в окно – вот-вот опять снег повалит.
– Не “вот-вот”, а уже. Уже повалил. – Она аккуратно нахлобучила крышки на картонные стаканчики с кофе. – Но я не теряю надежды. Зима кончается.
Роджер состроил скептическую мину – сморщил нос и надвинул нижнюю губу на верхнюю. Селия улыбнулась и повторила:
– Кончается, кончается. Последние судороги. Весна уже за горизонтом. Я же говорю – главное, не терять надежды. – Взяла щипчиками два черничных маффина и сунула в пакет.
– А расскажи-ка, что там у вас в мегаполисе? Отец твой, помню, хвастался тобой до посинения.
– Что у нас? – Селия пожала плечами. – Мой мегаполис – лаборатория. Я не вижу ничего, только работа, работа и работа. Но мне нравится.
– Красавица. – Роджер посмотрел на Теда, потом на Селию и шутливо погрозил ей пальцем: – Береги отца, девочка. Ты молодец. Я-то своих с Рождества не видел. Да и на Рождество приехали так… вроде бы неудобно не приехать, традиция.
Тед молча кивнул.
– Мы должны ехать, Роджер. – Селия сделала глоток кофе и вновь закрыла крышку. – Приятно было повидаться.
– Успехов в науке! – Роджер помахал рукой и неожиданно добавил: – Одевайтесь по погоде.
Селия придержала для отца дверь и пригляделась к выражению лица. Узнал ли он Роджера? За все время он сказал только три слова: “Не в этом году”. Возможно, просто-напросто повторил последние слова Роджера. Эхолалия, механическое повторение услышанных слов, – довольно типичный симптом при альцгеймере. И вообще, узнал ли он старого приятеля? Вспомнил ли? Неизвестно. Может быть, только попытался сделать вид, что узнал…
Снегопад, само собой, усилился – а что еще можно ожидать в такую зиму? Тяжелое, словно предвечернее небо, хотя – она глянула на часы на панели – час еще ранний. Ничего, еще несколько часов, и все переменится.
Отец держал пестрый стаканчик так, что у Селии возникло подозрение – а понимает ли он, что у него в руке? Не сделал ни глотка.
– Поставь вот сюда, – она похлопала ладонью по подстаканнику.
Никакой реакции.
Папа… ну пожалуйста… вернись.
– Кофе… Будь осторожен – горячий.
– А можно? Ты же сказала – натощак.
– Жидкость можно. Даже нужно.
Нет, не так все плохо. Вполне адекватный вопрос.
Через полчаса они подъехали к Бостонскому биомедицинскому центру. Отец с помощью Камиллы заполнил бумаги. Странное чувство: пока Селия помогала отцу переодеваться, у нее возникло ощущение, что в его
