И царицею стала Родопис, и любима была – потому,
Что такой обольстительной ножки не приснилось еще никому…
Это было на радостном Юге в очарованном мире чудес,
Где купается розовый лотос в синеве отраженных небес.
2.
Каждый вечер, на закате
Солнца гневного пустыни
Оживает и витает
Призрак, видимый доныне.
Призрак Южной Пирамиды,
Дух тревожный, дух опасный,
Вьется с вихрями пустыни
В виде женщины прекрасной.
Это – царственной Родопис
Вьется призрак возмущенный,
Не смирившейся пред смертью,
Не простившей, не прощенной.
Скучно женщине прекрасной,
Полной чарами былого
Спать в холодном саркофаге
Из базальта голубого.
Ведь ее души могучей,
Жажды счастья и познанья
Не сломили б десять жизней,
Не пресытили б желанья.
И душа ее мятется
Над пустынею безгласной
В виде женщины забытой,
Возмущенной и прекрасной.
Энис-эль-Джеллис
В узорчатой башне ютился гарем
Владыки восточной страны,
Где пленницы жили не зная, зачем,
Томились и ждали весны.
Уж солнце склонялось к жемчужной волне,
Повеяло ветром и сном.
Неведомый рыцарь на белом коне
Подъехал и – стал под окном.
Он видел, как птицы, коснувшись окна,
Кружились и прядали вниз.
Он видел – в гареме всех краше одна,
Рабыня Энис-эль-Джеллис.
Уста молодые алели у ней,
Как розы полуденных стран.
Воздушней казался вечерних теней
Ее обольстительный стан.
На солнце пушистые косы вились,
Как два золотые ручья.
И рыцарь воскликнул: «Энис-эль-Джеллис,
Ты будешь моя – иль ничья».
И солнце в ночные чертоги свои
По красным сошло облакам.
Да славится имя бессмертных в любви, –
Оно передастся векам.
Разрушена башня. На темной скале
Безмолвный стоит кипарис.
Убитая, дремлет в холодной земле
Рабыня Энис-эль-Джеллис.
Шмель
O Belzebub! O roi de mouches qui bourdonnent[5]
Из старого заклинания
О, Вельзевул, о царь жужжащих мух,
От звонких чар меня освободи!
Сегодня днем тебе подвластный дух
Звенящий яд разлил в моей груди.
С утра, весь день, какой-то красный шмель
Гудел и ныл, и вился вкруг меня.
В высокий зал и в теплую постель
Он плыл за мной, назойливо звеня.
Я вышла в сад, где желтых георгин
Разросся куст и лилии цвели.
Он надо мной, сверкая как рубин,
Висел недвижно в солнечной пыли.
Я сорвала немую иммортель
И подошла к колодцу. Парил зной.
За мной следил докучный, звонкий шмель,
Сверлил мой ум серебряной струной.
И под жужжанье тонких, жгучих нот
Я заглянула вглубь. О, жизнь моя!
О, чистый снег нетронутых высот, –
Что видела, что угадала я!
Проклятый шмель, кровавое зерно
Всех мук земных, отчаянье и зло,
Ты мне открыл таинственное дно,
Где разум мой безумье погребло!..
И целый день ждала я, целый день,
Что мрак ночной рассеет чары дня.
Но мрак растет. За тенью реет тень;
А звонкий шмель преследует меня.
Я чуть дышу заклятия без слов.
Но близок он – и бешенством налит,
Летит ко мне в мой розовый альков,
И тонким гулом сердце леденит.
В глазах темно. Дыханье тяжелей.
Он не дрожит пред знаменьем креста.
Как страшный дух оставленных полей,
Раздутый ларв, он жжет мои уста.
Но с ужасом безумья и тоской
Нежданно в грудь ворвался алый звон,
Как запах роз, как царственный покой,
Как светлых мух лучистый легион.
О, Вельзевул, о царь жужжащих пчел,
От звонких чар освободи меня!
Пурпурный цвет раскрылся и отцвел,
И пышный плод созрел под зноем дня.
В час полуденный
И был искушен Адам в час полуденный, когда уходят ангелы поклоняться перед престолом Божиим.
(из Апокалипсиса Моисея)
Бойтесь, бойтесь в час полуденный выйти на дорогу,
В этот час уходят ангелы поклоняться Богу.
Духи злые, нелюдимые, по земле блуждая,
Отвращают очи праведных от преддверья рая.
У окна одна сидела я, голову понуря
С неба тяжким зноем парило. Приближалась буря
В красной дымке солнце плавало огненной луною
Он – нежданный, он – негаданный тихо встал за мною.
Он шепнул мне: «Полдень близится, выйдем на дорогу,
В этот час уходят ангелы поклоняться Богу
В этот час мы, духи вольные, по земле блуждаем,
Потешаемся над истиной и над светлым раем.
Полосой ложится серою скучная дорога,
Но по ней чудес несказанных покажу я много».
И повел меня неведомый по дороге в поле.
Я пошла за ним, покорная сатанинской воле.
Заклубилась пыль, что облако, на большой дороге.
Тяжело людей окованных бьют о землю ноги.
Без конца змеится-тянется пленных вереница,
Все угрюмые, все зверские, все тупые лица.
Ждут их храма карфагенского мрачные чертоги,
Ждут жрецы неумолимые, лютые как боги.
Пляски жриц, их беснования, сладость их напева
И колосса раскаленного пламенное чрево.
«Хочешь быть, – шепнул неведомый жрицею Ваала,
Славить идола гудением арфы и кимвала,
Возжигать ему курения, смирну с киннамоном,
Услаждаться теплой кровию и предсмертным стоном?»
«Прочь, исчадья, прочь, хулители!» я сказала строго, –
«Предаюсь я милосердию всеблагого Бога».
Вмиг
