– В кого они стреляют? – спросил Волк Петрова. Мы, как радистам и положено, держались постоянно рядом с командиром. Волк уже и свою рацию сам тащил. Иногда и у меня брал одну, чтобы на время разгрузить.
– Кажется, друг в друга... – капитан обрадовался. – Попытались, похоже, кольцо сжать и своих же обстреляли... Темно, не видно... В лесу раньше темнеет...
Стрельба прекратилась быстро и так же резко, как началась.
Капитан опять на часы посмотрел и на небо.
– Дмитриенко!
– Здесь я...
– Ты последним шел... Тропу мы не проторили?
– Чуть-чуть... Только после нас там еще отряд прошел... Затоптали...
– Если у них следопыт есть хороший...
– Темно... Только завтра смогут...
– Кто его знает... Подъем! Двигаем дальше... Охранение по всем четырем сторонам... Онуфриенко, сдай рации, в дозор...
* * *
...Теперь и мне выпало в дозор идти... И хотелось, чтобы дозор оказался не менее успешным, чем у Волка. Даже какое-то чувство соперничества появилось. В напарники мне дали сержанта Гришина, который почти в каждый дозор без отдыха ходил, как парень выносливый и самый опытный в отряде. Долговязый, жилистый, чуть-чуть сутулый, как большинство долговязых парней. Из-за этой сутулости в роте Гришина звали Лосем.
– Патрон в патронник и на предохранитель... – сказал Лось и двинулся вперед.
Я передернул затвор, поднял предохранитель и поспешил за сержантом, чтобы сразу не потерять его в темноте, потому что каждые два шага Лося равнялись трем моим шагам.
Дозоров впереди отряда было два. Один ушел правее, мы выдвинулись ближе к селу. По мере удаления от отряда темнота сгущалась и идти приходилось медленнее, чтобы всматриваться в окрестности и не пропустить возможную неприятность. Но неприятность пришла справа. Автоматная очередь в ночи прозвучала отчетливо и громко, словно бы темнота, за счет своей густоты, лучше разносила звуки. Такое обычно в тумане бывает. Туман все звуки издалека приближает так, словно их источник рядом находился. И сейчас вдруг кто-то дал длинную очередь. Такой длинной нам вообще стрелять запрещали. Да и все хорошо знали, что длинная очередь не может быть прицельной, поэтому больше трех выстрелов в очереди допускать нельзя.
Лось остановился. Справа голоса слышались. Но понять, на каком языке разговаривают, – невозможно.
– Туда... – прошептал Лось и позвал меня за собой рукой.
Теперь я, не самый медленный на свете человек, едва успевал за ним и при этом сам удивлялся, что и сержанту, и мне удается ступать так тихо. Уже через сто шагов мы увидели два луча – кто-то фонарями пользовался. Светили в землю, стараясь там что-то рассмотреть. Фонари в дозорах у всех были, но дозор не стал бы так откровенно себя выдавать. Значит, это не наши. Но кто и в кого стрелял?..
Лось молча сделал знак – расходимся шире. Мы выполнили классические «клещи» и приблизились к свету метров на двадцать. Последние метры я уже полз по-пластунски, да и Лось, наверное, тоже. И только с короткой дистанции удалось рассмотреть. Четверо боевиков обыскивали двух наших дозорных, лежащих на земле без движений. Очередей, наверное, было несколько, но они слились в одну, и нам показалось, что это одна длинная очередь. Я поднял автомат и прицелился. Но сам стрелять не решался. Лось опытнее меня, он старший в дозоре. Он лучше знает, что делать.
Сначала сбоку темноту разорвал огненный мазок, и только потом послышалась очередь. У меня реакция всегда была хорошая, и я присоединился сразу. Боевики даже не успели среагировать, как мы срезали их. И в несколько скачков преодолели дистанцию. Одновременно, не сговариваясь. Это уже потом я понял, что мы совершили ошибку. А если бы кто-то из чечен остался в живых? Даже если был бы просто ранен... Он встретил бы нас очередью в упор... Но в тот раз Бог миловал нас. Но не помиловал парней из второго дозора. Оба были мертвы.
– Быстро... – Лось взвалил на свою сутулую спину одного, я сразу последовал его примеру, и бегом мы направились в сторону отряда. Но и отряд уже двигался в нашу сторону. Встретились ближе к месту происшествия, чем хотелось бы, но мы бежали с грузом.
Лось, я даже не заметил когда, успел снять у убитого чечена бинокль. Протянул ценный трофей Петрову.
– С ПНВ[9]... Сейчас это необходимо...
У капитана Петрова, как и у других офицеров, был и свой бинокль, но без ПНВ. И даже у снайпера отряда рядового-контрактника Юдина был бинокль, но тоже обычный. И дальномер дневной. И на «СВД»[10] оптика тоже только дневная...
Петров принял бинокль как должное, но даже рассматривать сразу не стал. Понятно – стрельба могла всполошить округу. Село рядом. И те четверо – откуда они взялись? Может быть, это передовой пост нового заслона?
– Быстро... Убитых несем по очереди... – скомандовал капитан. – Прорываемся как можно дальше за село... Через восемь километров лес...
И только после этого поднял бинокль и включил ночное видение. Окуляры осветились слабым зеленоватым ободком...
* * *
...Первые потери произвели угнетающее впечатление. По крайней мере лично на меня... Даже сам почувствовал, как потяжелел, поугрюмел мой взгляд. Это пришло внезапно, как выстрел... Нечаянно осознаешь, что ты тоже смертный... Раньше в такое не верилось... И эти парни тоже, наверное, не верили, что жизнь может вот так скоротечно быть вырвана из тела пулей, прилетевшей из темноты. И даже подумать ни о чем не успеваешь, с белым светом не успеваешь проститься. Не хотел верить и я... Знал, что мы на настоящей войне... Знал, что чечены к пощаде склонности не имеют... Но все равно жило в голове какое-то ощущение легкой игры, где ты обречен быть победителем, потому что у тебя за спиной такая громадная страна, как Россия. Многие с Россией воевать пытались, мало кому это пользу принесло... А о смерти даже не думалось...
Теперь вдруг подумалось... И не стало страшно умереть, стало страшно умереть вот так, не осознав своей смерти, хотя десятки раз читал и слышал высказывания, будто бы нежданная смерть легче ожидаемой... Именно нежданность смерти показалась самым неприятным, самым больным моментом...
Это ощущение не принесло страха. Нет, страшно не стало. Только показалось очень обидным умереть вот так, после того, когда ловко и без выстрелов вырвались из окружения. Да и само окружение не казалось серьезным. В этой маленькой нашей войне, еще не ощущаемой частью той большой войны, что по всей Чечне разворачивалась, уже были первые жертвы. Но те жертвы были не у нас... Это наши солдаты приносили из дозоров чужие автоматы. И эти жертвы воспринимались как игрушечные... «Ты убит...» – скажут. Обидно, но отходишь в сторону. И с любопытством смотришь после этого, кто кого точно так же «убьет»... Но в действительности все оказалось не так... В действительности убивать умели не только мы, убивать умели и нас... И даже очень стремились это сделать...
* * *
...Мы не дошли до леса, который, как предупредил капитан Петров, лежал в восьми километрах впереди. Новый передовой дозор, которому капитан передал бинокль с ПНВ, вернулся и сообщил, что впереди сильный заслон – не менее ста человек. Нас ждут... Причем заслон только еще занимает позицию, разворачивается. Должно быть, получил приказ из леса и сразу выступил в наиболее вероятном направлении нашего пути. Недавние выстрелы заставили боевиков поторопиться и подсказали, что заслон ставится как раз там, где нужно...
Пришлось сворачивать вправо, к голым горам, где могут быть только кусты, но не может быть леса, способного укрыть. Там мы станем заметными, но времени до снятия отряда с задания осталось совсем немного, и даже в горах, вернее, тем более в горах, мы сможем подыскать удобную для обороны позицию и защищаться до прилета вертолетов. Если только погода позволит им прилететь...
Мы все, кроме капитана Петрова, слишком плохо знали войну, чтобы предвидеть последствия своего обнаружения. А капитан не был расположен делиться с нами своими опасениями и тревогами. И мы тогда еще ждали у моря погоды, не понимая, что именно погода и равнодушие людей сыграют с нами такую злую шутку...
Мы сами не знали, чего ждали, мы надеялись на капитана Петрова, потому что он был нашим командиром и вел нас. Семьдесят лет советского человека отучали ходить самостоятельно... И в нас тоже самостоятельности не было. Мы были стадом, а капитан Петров был пастухом... И от того, насколько хорош пастух, зависела наша судьба...
Конечно, это армия, и в армии существует единоначалие, и без этого не бывает армии... Кому-то даже нравится подчиняться, нравится, когда за него другие решают, мне такое никогда не нравилось. И совсем уж разонравилось потом, после службы. Но тогда я только начинал понимать ее и, как и все, надеялся на капитана...
Но на кого же было ему надеяться...
* * *
...– Товарищ капитан... – я постучал пальцем по циферблату часов. – Сеанс связи...
Петров словно бы только сейчас вспомнил, что сегодня у нас последний сеанс, когда мы должны будем дать летчикам координаты для посадки вертолетов. Даже с удивлением на меня посмотрел.
