Враждебность речи мистера Лукаса легко объяснить. Он вообще был настроен враждебно по отношению к Свинтону. И неудивительно. Он преследовал наследницу с Пятой авеню во время всего тура и не без оснований рассчитывал на успех, а тут новая опасность со стороны соперника-англичанина, только что вернувшегося на поле битвы.
– Мой доугой мистеу Лукас, – ответил Свинтон, – все это, конечно, пуавда. Этот тип написал мне письмо, котоуое дошло до меня с опозданием. Но не понимаю, почему он сбежал и не оставил мне адйеса.
– Он вовсе не сбежал, – возразил Лукас.
– Ну что ж, – сказал Свинтон, – не стану с вами спойить. Ни в коем случае не стану с вами, мой доуогой дууг…
– Что бы это значило? – вмешалась миссис Гирдвуд, заметив вражду между поклонниками Джули и стремясь прекратить ее. – Почему они его арестовали? Может мне кто-нибудь сказать?
– Возможно, он совейшил какое-нибудь пйеступление? – предположил Свинтон.
– Маловероятно, сэр, – ответила Корнелия.
– Ну… ну… Мисс Инскип, может, я зйя назвал это пйеступлением. Вопуос в фоуме выуажения. Мне говойили, что этот Мейнауд – отъявленный йеспубликанец, готовый уничтожить общество, йелигию – коуоче, все на свете. Несомненно, он вмешался в дела здесь, во Фуанции, и поэтому его айестовали. Так я пйедполагаю.
Джули молчала. Она смотрела вслед арестованному, который перестал сопротивляться и вскоре исчез из виду.
В сознании молодой девушки возникали мысли, которыми Мейнард мог бы гордиться, если бы узнал, что он их вызвал. В момент его унижения прекраснейшая женщина на бульварах горячо ему сочувствовала.
– Мы ничего не можем сделать, мама?
– Относительно чего?
– Для него, – она указала вслед Мейнарду.
– Конечно, нет, мое дитя. Мы не можем. Это не наше дело. Он сам ввязался в неприятности с этими солдатами. Может, как говорит мистер Свинтон, дело политическое.. Пусть выбирается сам, если сможет. Вероятно, у него есть друзья. Так это или нет, мы ему не можем ничем помочь. Даже если попытаемся. Что мы можем сделать, чужие в чужом городе?
– А наш посол, мама? Ты ведь помнишь, что капитан Мейнард сражался под американским флагом. Он имеет право на защиту. Пойдем в посольство?
– Мы ничего подобного не сделаем, глупая девочка. Говорю тебе, это не наше дело. И мы не станем в него вмешиваться. Идемте! Нужно вернуться в отель. Эти солдаты ведут себя необычно. Нам лучше уйти отсюда. Посмотрите! На улицах новые войска, и они очень невежливо обращаются с прохожими.
Миссис Гирдвуд была права. Один за другим с боковых улиц подходили новые отряды; по бульварам везли пушки с зарядными ящиками; кучера, казавшиеся пьяными, гнали лошадей галопом.
Тут и там пушки останавливались и как будто готовились к стрельбе. Проходили рядами кавалеристы, кирасиры, в основном африканцы – орудие, достойное поставленной перед ними задачи.
Все гневно кричали, как люди под действием винных паров. По рядам пробегали слова:
– Vive l’Empereur! Vive l’armee! A bas ces canailles de deputes et philosophes ! (Да здравствует император! Да здравствует армия! Долой подлых депутатов и философов! Фр. – Прим. перев.)
С каждым мгновением смятение увеличивалось, толпа росла, в нее вливались ручейки с боковых улиц. Горожане смешивались с солдатами, тут и там слышались гневные крики и протестующие речи.
И вдруг, словно по заранее намеченному сигналу, разразился кризис.
Он и был заранее намечен, этот сигнал, известный только предводителям.
С направления Мадлен раздался выстрел из пушки большого калибра, он прокатился по бульварам и отразился по всему Парижу. Его услышали на далеком бульваре Бастилии, где были воздвигнуты фальшивые баррикады. Вслед за первым выстрелом раздался второй. В ответ послышались крики:
– Vive l’Republique! Rouge et Democratique! (Да здравствуют республика и демократия! Фр. – Прим. перев.)
Но они раздавались недолго. Почти сразу их заглушила артиллерийская канонада и треск ружей, смешивавшийся с проклятиями негодяев в мундирах, которые бежали по улицам.
Ружейный огонь недолго оставался только в районе Бастилии. Да он и не должен был ограничиваться этим районом, и не только sans culottes и ouvriers (Санкюлоты и рабочие, фр. – Прим. перев.) попадали под него. Как огненный поток, как подожженыый в шахте фитиль, он пронесся по бульварам, поражая мужчин и женщин, рабочих и буржуа, студентов и продавцов, – короче, всех, кто вышел прогуляться в тот ужасный день. Трезвый супруг, с женой по одну руку и с дочерью по другую, веселая гризетка со своим защитником-студентом, ничего не подозревающий чужеземец, леди и джентльмен – все падали под этим смертельным свинцовым дождем. Люди с криками бежали к дверям или пытались спастись в боковых улицах. Но и здесь их встречали солдаты в мундирах. Егери и зуавы, с пеной на губах, со щеками, почерневшими от откусываемых зарядов, гнали их назад штыками и саблями, убивали десятками, среди воплей и дикого смеха, словно сотни маньяков, увлеченных вакханалией смерти!
Так продолжалось, пока тротуар не покрылся грудами мертвых тел, а канавы заполнились кровью; пока больше некого было убивать, и жестокости пришлось прекратить, потому что не находилось для них жертв.
Ужасная бойня второго сентября внушила ужас не только в сердца парижан, но и всех французов.
Глава XXXIV
«Я приду к вам!»
На балконе красивого дома, выходящего на сад Тюильри, стояли две женщины, не похожие на парижанок. Одна – девочка с лицом англичанки, розовой кожей и солнечного цвета волосами; другая – темнокожая мулатка.
Читатель узнает в них Бланш Вернон и ее служанку Сабину.
Неудивительно, что Мейнард не смог найти сэра Джорджа в отелях. Английский баронет продпочел уединение меблированной квартиры.
Сэра Джорджа не было дома; его дочь в сопровождении Сабины вышла на балкон, чтобы посмотреть на окружающие улицы.
Звуки сигнального рожка заставили ее обратить внимание на проходящих солдат – такое зрелище всегда привлекает женщин, молодых и старых, белых и темнокожих.
Заглянув за перила, они увидели, что улицы полны солдат; солдаты всех родов войск: пехотинцы, кавалеристы, артиллеристы; одни из них останавливались, другие уходили строем. Офицеры в ярких мундирах, верхом, сказали в разных направлениях, выкрикивая команды своим частям.
Некоторое время английская девочка смотрела на это сверкающее сборище молча.
Первой нарушила молчание Сабина.
– Никакого сравнения с английскими офицерами, хоть они тут скачут и мундиры у них яркие. Они мне напоминают обезьян, которых я как-то видела на Барбадосе. Очень похожи!
– Послушай, Сэбби, ты слишком строго их судишь. Говорят, эти французские офицеры очень храбрые и галантные.
Дочь сэра Джорджа Вернона стала на год старше с тех пор, как мы видели ее в последний раз. В последнее время она много путешествовала. Хотя она оставалась ребенком, неудивительно, что говорит она с мудростью зрелой женщины.
– Я в это не верю, – коротко ответила служанка. – Они храбры, только когда пьют вино, и галантны с красивыми женщинами. Вот такие они, эти французы. В конце концов они республиканцы, как американцы из Штатов.
Это замечание как будто произвело неожиданное изменение в настроении девочки. Она что-то вспомнила; и вместо того чтобы смотреть на солдат, погрузилась в размышления.
Сабина заметила ее задумчивость; у нее были подозрения относительно ее причины. Хотя девочка давно перестала делиться с ней своими тайнами, умная служанка могла догадаться о ее мыслях.
Слова «республиканец» и «Америка», хотя и произнесенные на барбадосском диалекте, вызвали у нее воспоминания об эпизоде, который она никогда не сможет забыть. Несмотря на то, что девочка никогда не говорила об этих сценах прошлого, Сабина знала, что она их помнит. Молчание Бланш особенно доказывало это.
– Конечно, мисси Бланш, – продолжала мулатка, – эти типы внизу не очень вежливы. Смотрите, да они шатаются! Как они толкают бедных людей!
