«То, что Вильсон отождествлял себя с Христом, оказало влияние на его действия в решающие моменты его жизни. В Париже, на мирной конференции, он страшился последствий борьбы. Он подчинился, а затем провозгласил, что победил. […] Не следует забывать, что Спаситель, с которым Вильсон отождествлял себя, спас мир полнейшим подчинением воле своего отца» [80]. Вильсон подчинялся своему отцу, пастору, но мир не спас; напротив, он достиг «прямой противоположности того, чего хотел», – писал Фрейд в предисловии к этой книге. Пользуясь знаменитой фразой Гете, Фрейд утверждает, что Вильсон показал себя «прямой противоположностью той силы, которая “всегда желает зла и всегда творит добро”», – иными словами, противоположностью Мефистофеля. «Бессознательно» идентифицируясь с Богом, Вильсон часто облекал своих оппонентов, таких как сам Буллит, «в наряд сатаны» [81].
Неспроста Фрейд поместил эту важную реплику в собственное предисловие к книге, a не в совместный с Буллитом текст. Возможно, он увидел тогда своим аналитическим зрением, что если Вильсон «бессознательно» идентифицировал себя с Христом, то Буллит – бессознательно или скорее сознательно – идентифицировался с Мефистофелем. Многолетняя эпопея с отказом Фрейда уезжать из оккупированной нацистами Вены, его запоздалым согласием и фактическим отъездом разворачивалась параллельно с работой соавторов над книгой о Вильсоне. Нет сомнений, что эта тема – необходимость эмиграции, нерешительность Фрейда, его отрицание опасности – много раз обсуждалась соавторами; более того, эта центральная тема была, как мы видели, связана с совместной работой над книгой и с согласием Фрейда на ее публикацию. Может быть, искушая Фрейда эмиграцией, Буллит говорил с Фрейдом так, как Мефистофель с Фаустом – и, в конце концов признал Фрейд, совершил добро?
Глава 8
Медовый месяц со Сталиным
Летним днем 1932 года к Кремлевской стенe подошли три иностранца, говорившие на непонятном охране английском языке. Двое выглядели москвичами; третий одет был так, как в глазах охраны должен был одеваться иностранец. Перейдя на русский, один из спутников, болгарский коммунист Георгий Андрейчин предъявил пропуск, и гостей пропустили к могиле Джона Рида. Двое стояли и смотрели, как третий возложил огромный венок на камень, под которым лежало то, что осталось от автора «Десяти дней, которые потрясли мир». Склонив голову, Буллит долго стоял перед могилой Рида. Потом он обернулся к спутникам, и «из глаз его струились слезы». Так эту сцену вспоминал второй ее участник – работавший в Москве американский коммунист родом из Белоруссии Юджин Лайонс [82].
Это был уже третий визит Буллита в Москву; для американца, который хоть и являлся свойственником Джона Рида, но совсем не был коммунистом, то был богатый опыт взаимоотношений с Советами. Не вполне понятно, зачем еще, кроме посещения могилы первого мужа своей бывшей жены, Буллит приехал тогда в Россию. Он писал Хаусу, что собирался разбирать в архиве «бумаги Ленина», но до этого дело не дошло. В Америке начиналась избирательная кампания, и Буллит возвращался туда из Вены, чтобы вместе со своим давним покровителем, полковником Хаусом, участвовать в кампании демократического кандидата, губернатора Нью-Йорка Рузвельта. До того Буллит не знал Рузвельта. Позднее многие говорили о его дружбе с Рузвельтом со времен Первой мировой войны, но это домыслы; их специально опроверг Орвилл Буллит.
Очевидно, что Буллит надеялся вернуться в большую политику и вновь рассчитывал на помощь Хауса; но путь из Вены в Нью-Йорк никак не лежал через Москву. К тому же сохранилось письмо Хауса, в котором тот отговаривал Буллита от поездки в Москву, советуя перенести этот визит на осень, когда выборы уже состоятся. Дипломатических отношений между СССР и США не было, и Рузвельт в самой общей форме говорил о том, что это пора изменить. Видимо, Буллит видел свое уникальное преимущество именно в особых отношениях с Советами, и он не ошибся. Пребывание бывшего дипломата в стране, с которой у Америки не было дипломатических отношений, заметили в Штатах; по словам его брата, в Сенате звучали призывы к аресту Буллита. Но Америка резко смещалась влево, чтобы преодолеть депрессию; впереди был Новый курс. Надеясь на победу Рузвельта и предвидя его титанический поворот влево, Буллит понимал, что частью новой политики станут отношения с СССР. Теперь он делал ставку на то, что именно его российские связи, давняя миссия в Москву и отношения с Джоном Ридом помогут ему вернуться к политической жизни в новой, рузвельтовской Америке. Однако Буллит старательно избегал подозрений в том, что приехал в Москву примерно с теми же убеждениями и иллюзиями, с которыми до него приехал туда Рид. Позже Буллит писал, что уже в 1921-м он слышал (скорее всего, от Луизы Брайант) о последних месяцах Рида в Советской России и о том, насколько полным было его разочарование [83].
Между тем Георгий Андрейчин, добившийся пропуска на могилу Рида, был давним и очень полезным другом. Дезертировав из македонского ополчения накануне мировой войны, он эмигрировал в 1913-м в США. Там он подружился с Чарли Чаплиным, который и десятилетия спустя пытался помочь ему. Видимо, тогда же этот македонский социалист подружился с Ридом и Буллитом. В Миннесоте в 1918 году он стал организатором шахтерской забастовки, за что по законам военного времени получил 20 лет тюрьмы. Отпущенный на поруки из чикагской тюрьмы благодаря усилиям Чаплина и других американских друзей, Андрейчин бежал в революционную Россию. Макс Истмен, истовый троцкист и в будущем литературный агент Троцкого, благодарил Андрейчина за то, что тот помог Истмену получить и перевести на английский главное достояние троцкистов, антисталинское «Письмо к съезду» Ленина, которое Истмен опубликовал как его политическое завещание. По словам Истмена, Андрейчин был похож на «человеческий факел: он весь горел желанием поэзии и пролетарской революции» [84]. Потом Андрейчин работал на важных должностях в Госплане, состоял советником Советского посольства в Лондоне (при Раковском, его соотечественнике) и был личным переводчиком Троцкого. Он получил советское гражданство, но оставался американским гражданином, хотя как беглец от правосудия не мог вернуться в Штаты. Убежденный троцкист, в 1927-м он был сослан в Казахстан, продолжая оттуда переписываться с Троцким. Потом, однако, он написал покаянное письмо, вернулся в Москву и в 1932-м, когда Буллит пришел на могилу Рида, работал в Интуристе. Он еще не раз подвергнется «репрессиям» (слово, которое он, наверно, не раз пытался растолковать американским гостям), и ему будут пытаться помочь многие. И Буллит, и Чаплин, и даже Рузвельт примут участие в его необыкновенной судьбе. Андрейчин станет ближайшим из московских друзей Буллита.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
