Он умолкает. В глазах его и в изгибе губ — горечь. Взрослый мой мальчик, которому вдруг пришлось узнать правду.
— Что ты молчишь, моя мудрая Тая? Ничего не хочешь сказать?
Он язвит, в голосе — та же горькая нота. Но он пытается адаптироваться, привыкнуть к жизни, в которой кое-что изменилось.
— Хочу.
Я присаживаюсь ближе. Прижимаюсь к тёплому боку. Обнимаю мужа за талию. Кладу голову на плечо. Переплетаюсь пальцами с его рукой.
— Я скажу. Ничего не изменилось, понимаешь? Просто информация. Наверное, у мамы твоей были причины рассказать правду. Не думаю, что она совершила жестокость. Ты взрослый. Умный. Сильный. И её рассказ — всего лишь факты. Ответь мне: ты стал меньше любить своего отца? Не этого, кто поучаствовал в половом акте и устранился. А того, кто вырастил тебя и тоже любил. Кто обожал твою маму. Оградил её и от молвы, и от беды. Дал фамилию и подарил своё тепло. Думаю, она благодарна ему. Ведь она не сказала ничего плохого на своего мужа?
— Нет, — Эдгар сжимает мои пальцы. Вздыхает. — Наверное, ты права. Может даже, любила его по-своему. Потому что нельзя так светиться. Они какое-то время были счастливы. Но тем страшнее и непонятнее для меня её предательство.
— Может, как раз об этом стоило вам поговорить? Чтобы она объяснила, а ты понял. Хотя бы просто услышал её мысли и версию.
— Я… не успел. Или не догадался. Всё хотел понять, чего она хочет. Почему-то всё время казалось, что она попросит деньги. И я бы дал, наверное. Чтобы отвязалась. Или не дал. Не знаю.
— Но она не попросила, — я уже знаю ответ. Он бы откупился и забыл о ней думать. Или выгнал, потому что тот, кто просит раз, обязательно приходит ещё.
— Нет. Ей не это было нужно. Она… приказала — не попросила — позаботиться о своих детях.
Вот оно что. Вот почему он не в себе.
— Как-то странно. Просто пришла и…
— Бросила, считай, как кукушка. Сказала, что ей нужно устроить личную жизнь. У неё есть мужчина, которому не нужны дети.
— И сколько их?
— Трое, — цедит Эдгар сквозь зубы. — Я прогнал её, как смог дар речи обрести. Просто взял и вывел за руку вон. И приказал больше не появляться. Со своими тайнами, детьми, заботами. Пусть разбирается, как хочет.
— А она?
— Сказала, чтобы я подумал.
— Там же, наверное, взрослые дети? — я никак не могу понять, почему люди совершают дикие поступки. Не укладывалось в голове. — Я бы никогда не оставила своего ребёнка. Ни за что!
Это вспышка, эмоции. Он смотрит на меня пристально, не мигая. В глазах его холодный интерес.
— А если бы так сложились обстоятельства? Например, богатый муж, который может дать ребёнку и воспитание получше, и образование покруче?
Я вскакиваю. Не могу совладать с собой.
— Не всё измеряется в деньгах, поверь! И если вдруг… я ни за что от него не откажусь, понял? Я буду любить его так, как никто другой!
— Успокойся, — морозит он арктической холодностью. — К счастью, у нас нет детей. Да и быть не может. Так что эмоции придержи при себе.
Почему он так уверен, что не может? Любые контрацептивы не стопроцентная гарантия. Но спорить и доказывать ему сейчас ничего не хочу. Беспредметный спор. Лучше довести до конца начатый разговор.
— Хорошо, — делаю вид, что успокоилась. Мне почти удаётся произносить слова спокойно. — Так что там с детьми твоей матери? Ты же навёл справки? Как и о биологическом отце?
Эдгар отводит взгляд. Смотрит куда-то в стену.
— Да, конечно. Вся сила — в информации. Там не совсем взрослые дети, Тая. Старшему её сыну девятнадцать, как и тебе. А мальчику и девочке — по десять. Поздние дети. У них — один отец. Недавно он умер. Мать осталась одна. Видимо, ей тяжело тянуть на себе такую обузу. Поэтому она решила пойти по пути наименьшего сопротивления — сбросить свою ответственность на меня. Старший учится в институте. Не здесь. Мать сожгла все мосты. Они жили в другом городе. Недавно переехали сюда. Работы нет. Средства, оставленные покойным мужем почти на нуле. Вот она и…
Эдгар неопределённо водит в воздухе рукой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— И ты её выставил.
— Естественно.
— Но на душе у тебя неспокойно.
Он косится на меня. Но не злится.
— Да, моя великая прорицательница. Неспокойно. Уходя, мать сказала, что у неё нет выхода. Старший пусть пробивается как хочет. А меньших она сдаст в интернат.
Он успевает подхватить меня. Потому что ноги вдруг отказываются держать. Я опадаю в его руки, как мешок. В ушах — шум. И стыдно за свою слабость. Но я ничего не могу с собой сделать: темнота прошлого падает плотной завесой.
Мой кошмар наяву. День, когда я осталась одна, никому не нужная. Потому что больше некому было меня любить. Потому что в тот страшный период не нашлось человека, который бы смог меня уберечь и оградить от чужих людей и лиц. Казённого дома, где я вынуждена была жить несколько долгих лет.
37. Эдгар
Мне впору заламывать руки, как нервной деве. Я опять меряю шагами комнату, но теперь совсем по другому поводу: мой нежный цветок чуть не сломался. И я тому виной. Ведь знал же, что поднимаю очень опасную тему. Но не думал, что она настолько впечатлительная. Да что я вообще знаю о ней, кроме сухих фактов? Где мне понять ту глубину, что живёт в ней?
— Ну, что там? — тереблю я Георгия Ивановича, а попросту — Жору, как только тот выходит из спальни, где на кровати лежит бледная, уже пришедшая в себя Тая.
— Не волнуйся, жить будет. Долго и счастливо, если повезёт, — он потирает огромные ручищи и хмыкает. Но мне сейчас не до его привычных шуточек.
— Если можно, то поподробнее и без иносказаний. Ты же профессионал.
— Ну, если по существу, — трёт он огромный бицепс в жутких наколках вязью, — то нужно немного беречь. На лицо — мало сна, много эмоций, переутомление. Я уколол успокаивающее. Остальное — после анализов. Давление низкое. Возможно — низкий гемоглобин. Не исключаю беременность на ранней стадии.
— Последнее — вряд ли, — ерошу я пятернёй туда-сюда волосы. — Завтра мы подъедем в клинику. Хочу, чтобы ты её обследовал полностью. Все эти УЗИ и прочее.
— Я бы не был так категоричен по поводу возможной беременности, — снова улыбается Жора. — Ты же не мальчик, и должен понимать, что ни один контрацептив не идеален.
— Хорошо, — соглашаюсь я. — Пусть это будет меньшим из огорчений.
— Я б на твоём месте радовался, — бьёт он меня в плечо, и я пошатываюсь: у Жоры даже шутливый удар — всё равно что гирей приложил.
— Когда нам подъехать?
— С утра. Чтобы не спеша.
— Чёрт. У Таи завтра экзамен, — вспоминаю я. — Давай позже?
— Как скажешь, Эд. В любое время. Вас будут ждать, так что проблем никаких.
Ещё бы. Жорина частная клиника гребёт такие деньжищи, что они могли бы лимузин для клиентов заказывать и почётный эскорт мотоциклистов.
Мы прощаемся — время позднее. И лично Жора приехал лишь по моей просьбе. Это привилегия самых-самых. Я вхожу в их число, потому что мы ещё и дружим с давних лет. Жора, несмотря на свою коммуникабельность, очень замкнут и закрыт для общества. А я вхож в его семью. Хорошо знаю Жориных родителей и жену.
— Как ты? — вхожу в спальню и с тревогой вглядываюсь в бледное Таино лицо. Кажется, она немного напугана.
— Он точно врач, Эдгар?
Я улыбаюсь. Таки разволновалась.
— Один из самых лучших. Чёртов гений и бог в некотором роде.
— Больше похож на пирата или бандита. Эта лысая голова, татуировки…
— Поверь: менее опытному врачу я не позволил бы к тебе прикоснуться. А что до внешности, то у каждого свои слабости. Тебе довелось увидеть Жору в домашнем облике, так сказать. В белоснежном халате и шапочке он выглядит вполне пристойно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Зря ты побеспокоил человека. Я всего лишь разволновалась. И вспомнила. Это… нелегко. Мне было шесть. Терять семью — тяжело.
— Знаю, — присаживаюсь рядом и сжимаю её холодные пальчики. — Хоть в шесть, хоть в семнадцать терять родных нелегко. Но когда ты можешь за себя постоять, потери ранят, но ты можешь им противостоять.
