Нет, Аретагин упрямый. Он не хочет сдаваться. Тела у борцов заметно посинели, покрылись легким налетом инея. Вот Тотто наконец изловчился и так прижал к земле Аретагина, что тот не может пошевелиться.
— Сдаюсь! — кричит он. — Пусти! Снег холодный!
Пастухи помогают борцам надеть кухлянки. Тотто доволен, улыбается, а Аретагин хмурится, ворчит:
— Это нечестно, я бы не сдался, если бы снег не был холодным…
— Гы-гы-гы… — хохочут пастухи. — Слабак!
— Это кто слабак? Я?!
— Ну давай, давай, кто смелый — выходи! — Аретагин снова сбрасывает кухлянку.
Пастухи мнутся: все знают, что после Тотто Аретагин самый сильный. Вдруг Аканто сбрасывает с себя кухлянку и выходит бороться. Вцепились друг в друга. Аретагин дернул Аканто на себя. Старик и с места не сдвинулся. Крепок еще.
Пастухи болеют за бригадира.
— Подножку, дай подножку! — кричат все хором.
Из яранги бегут женщины. Впереди всех Омрына.
Нет, не устоять Аканто против Аретагина. Новый резкий рывок, и Аканто уже на снегу. Но на Аретагина вдруг налетают всей ватагой женщины, валят его на землю и держат, пока Аканто поднимется.
— Ага! — кричат пастухи. — Аканто победил! Аканто победил!
— Это опять нечестно, — надевая кухлянку, говорит Аретагин. — Если б не женщины, я б прижал его…
— Аретваль! — кричит старая Омрына. — Иди закопай этого хвастуна в снег!
Пастухи дружно смеются.
— Вы жену лучше не трогайте, — шутит Тавтав, поправляя упряжь на оленях. — А то она разойдется и все яранги завалит…
Снова смех.
Через час солнце краем касается горизонта. Из желтого оно незаметно превратилось в алое. Огромная полоса неба и земли на западе удивительно светло-алого, неповторимого цвета. И нельзя понять, где же кончается небо и начинается земля. Легкое розовое свечение снега идет почти сразу же от наших яранг, но здесь оно еще слабое, еле-еле заметное, а уж за стадом, за вершиной перевала, оно все ярче и ярче.
Тавтав уехал на оленях за хворостом к морю, ушла в ярангу его жена Аретваль. Тотто и Аретагин пошли в стадо помочь Нутелькуту перегнать оленей на новое место, которое еще вчера присмотрел Аканто. Остальные женщины и пастухи зашли в ярангу.
Женщины повесили над костром в холодной части яранги — чоттагине — большой, черный от копоти котел, наполненный снеговой водой, нарубили мороженого мяса. Аретваль сидит на корточках возле костра и мнет сильными руками меховую одежду. Когда влажный олений мех высыхает, то становится твердым и жестким, а для того чтобы он снова стал мягким, пригодным для носки, его нужно долго и тщательно мять. Через час-другой вернется с дровами Тавтав, одежда его будет мокрой, вот и готовит Аретваль для мужа сменную сухую одежду.
Не торопясь, мирно — не то что мужчины! — ведут женщины свои разговоры. Разговоры о том, что нужно шить новый рэтэм для третьей яранги; что прохудились торбаса у холостяка Нутелькута и их необходимо починить, а для этого надо сделать нитки из оленьих сухожилий; что снег вокруг яранги потемнел от дыма и теперь за чистым снегом ходить далеко; что пора перекочевывать на новое место, ближе к другой оленеводческой бригаде, тогда можно будет навестить друзей и родственников; что мужчинам надо съездить к рыбакам за рыбой, потому что скоро кончатся запасы мороженого хариуса и гольца, а без рыбы одно мясо скоро надоест; что Анканны беременна и нужно следить, чтобы она не делала тяжелую работу; что сынишке Тавтава шестой год и ему скоро идти в школу… Бесконечно длинны женские разговоры.
Яростно надрываясь, залаяли собаки, всполошились в пологе пастухи, переглянулись в чоттагине женщины: кто-то не свой приближается к ярангам. Женщины повесили над костром еще один чайник: гостей надо встречать свежим горячим чаем. Накинув на плечи кухлянки, без малахаев, Аканто и Тынетегин выскакивают на улицу.
— Смотрите, смотрите… Вон собачья упряжка. Быстро приближается. Охотник, наверное, едет. Только у них такие быстрые собаки…
Далеко-далеко на ровной, уже посеревшей в сумерках снежной глади видна крохотная, еле заметная точка. Она быстро приближалась, и уже через несколько минут можно различить фигуру каюра, его взмахивающие руки, раскрытые пасти усталых собак…
Сквозь узкую щель белого заиндевевшего малахая светятся радостью черные глаза охотника Аляно: кончился долгий путь, наконец он в кругу друзей…
— Еттык! — подходя к остановившейся упряжке, кричит Аканто.
— И-и, — отвечает гость.
Собаки враждебно встречают прибывших собратьев, шерсть на спинах дыбится, они рычат. Псы в упряжке хватают пастью снег и устало ложатся. Они не лают, даже не рычат: не до того им.
— Илюке, тише. Кыш! — цыкает на собак бригадир и, обращаясь к охотнику, спрашивает: — Как доехал?
— Ничего, хорошо. Но чуть мимо яранг не проехал. Спасибо, на свежий след оленьей упряжки наткнулся. Сначала не знал, в какую сторону ехать, трудно было понять, куда пастух ехал: от яранги или, наоборот, в ярангу, след совсем нечеткий. Потом присмотрелся: размашисто, широко олени бежали, значит, еще не устали. Думаю, значит, от яранги пастух поехал: не гнал бы, наверное, оленей, если б ехал издалека.
— Это Тавтав за хворостом поехал.
Тынетегин остался кормить собак, а Аляно с бригадиром зашел в ярангу. Женщины хором поздоровались с охотником, помогли ему раздеться, дали новую кухлянку, сухие меховые чулки.
Старый Аляно щуплый, болезненный на вид. Говорит он шепеляво, слегка присвистывая сквозь тонкие бледные губы.
— Я приехал к вам по делу. Чай у нас кончился, и сахару совсем мало. Мясо есть, галет много, мука, масло есть. Всего много, а чая нет. В поселок некому поехать, песец хорошо идет. Хотел к вам послать молодого Ятгыргина, да побоялся, что не найдет. Рыбу вам привез, давно брали, наверное, кончилась?
— Немного осталось, — отвечает Аканто. — Еще немного, и женщины стали бы надоедать: вези рыбу, вези рыбу. Спасибо, выручил. Чая у нас много, бери сколько хочешь.
Вскипела вода, и женщины побросали в котел жирное оленье мясо. Ужин скоро будет готов.
Солнце почти скрылось за горизонтом, виднеется только маленький его алый краешек. Погасла алая заря, погасло алое свечение снега, и только кое-где еще на небе розовеют большие бледные пятна облаков. Небо посерело, на нем появились первые крупные, пока неяркие звезды.
Тихо-тихо. Ночью мороз будет сильным. Нелегко в такое время дежурить в стаде. Холод в любой одежде сковывает. Ходить да ходить нужно, присядешь — уснешь, а если уснешь, то можешь и не проснуться. Правда, я не помню случая, чтобы в тундре замерз оленевод. Об этом, наверное, не вспомнит даже и старый Аканто, хотя он-то пастушит почти шестой десяток.
Вернулись из стада Тотто и Аретагин, угомонились собаки, лежат, свернувшись мохнатыми клубками, у яранги. Вот-вот должен подъехать с дровами Тавтав. Аретваль с нетерпением ожидает его. Она то и дело выходит из яранги и долго пристально смотрит в сторону моря.
У яранги тихо, пусто. Ушли в стадо олени. Только вот Тагро, пятилетний сынишка Аретваль и Тавтава, бегает возле грузовых нарт: то собак донимает, то накинет свой маленький чаат на кем-то брошенный олений рог, бежит сломя голову и кричит:
— Оленя поймал! Оленя поймал!
Мать выходит из яранги, зовет Тагро. Не идет. Разве загонишь его в такую погоду домой?
Вот и Тавтав приехал. Ловко соскочил с нарт и отряхивает с себя снег. Аретваль стала помогать распрягать оленей. Тяжело дышат олени, устали: рты широко открыты, по-собачьи языки высунуты, морды белые от инея, бока вздрагивают судорожно. Аретваль машет руками на распряженных оленей, те бегут вяло, нехотя. Стадо оленей уже перегнали на новое место, и его теперь не видно, но два старых ездовых оленя — моокор — обязательно найдут его по следу.
Тавтав идет в ярангу, снимает кухлянку, лезет в полог, ему сразу же подают большую кружку с горячим ароматным чаем.
Сварилось мясо, женщины достают его из котла крючками, режут мелко-мелко и раскладывают на продолговатые деревянные подносы. Оленина душиста, пахуча, ее много, целые горы. Да и едоков много, полон полог набился.
Поели мяса, вдоволь напились чаю, но спать еще рано. Пастухи смотрят на гостя — старого Аляно — ждут, не расскажет ли он что-нибудь. Аляно обычно словоохотлив. Но устал сегодня старый охотник — не легок пройденный по тундре путь. Почти сто километров от нашего стойбища до участка Туманского. Сонлив взгляд у Аляно.
— Завтра нужно рано выехать, — говорит охотник, — работы дома много, женщины не успевают шкурки выделывать, песец хорошо идет.
Пастухи неторопливо вылезают из полога и идут в другую ярангу, где еще не спят, где можно поговорить, посмеяться, поиграть в карты.
Всю прошлую неделю в бригаде ложились спать поздно, далеко за полночь. Приезжала совхозная кинопередвижка. Монотонно трещал в яранге движок, заботливо укрытый с ветреной сторону шкурами, и оленеводы, затаив дыхание, забыв о чае, давно остывшем в кружках, не отрываясь следили за экраном. Каждый вечер умудрялись просмотреть по два, а то и по три фильма. Киномеханик — русоволосый веселый парень — торопился: пока стоит хорошая погода, нужно успеть побывать во всех пяти соседних бригадах. Но в день отъезда, когда уже были показаны все фильмы, разразилась пурга. Она бушевала долго, и пастухи по нескольку раз смотрели одни и те же кинокартины. Но теперь вопрос о показе очередного фильма решался голосованием. После ужина киномеханик обычно спрашивал:
