— Че но? — чуть не плача, уставился на жену Мокров. — Че но-то?
— А то… сказала я, что на весь выигрыш мы купили «Родничок», с лесом и Кисегачом! Теперь он наш, и никаких «но»! Нет денег — нет проблем! Так что, Макарыч, не нужно ниче никому отдавать. Все уже отдано!
— Ты че, баба, белины объелась! — только и смог выдавить из себя бедный генеральный директор и обреченно закачал головой.
Глава 11
Из дневника собкора «Комсомольской правды»
«Вчера виделся с мадам Коробейниковой. Презанятная, прости господи, бабешка. Оказывается, она сейчас голее, чем тогда… в весеннем лесу. Ну и где ее «высокорентабельное производство»? Ферма в деревне, кафешка и кулинария в городе… Тоже мне курицы с золотыми яйцами! И как это я тогда так лохонулся! Но когда тебя голая дама собственными трусиками по голой спине… брррр! Лично я себя понимаю! А народ как всегда пускай безмолвствует! Че ему, горемычному, сказать! Тем более, на Руси, тем более, в наших краях!
Но какова однако натура! Тэтчер рядом с нею — Красная шапочка! Подумаешь, Фолклендские острова! У нашей расчетный счет и собственность под арестом, а она дает указание кассирам: всем, всем, всем! Деньги от населения принимать, но не выдавать!
Воистину русский человек — всегда божий человек! Вот и мадам виноватой «по человеческим законам» себя не считает. Единственно в чем, говорит, повинна — в единоборстве с Богом: замыслила сделать доброе людям, повела их к духовным ценностям через деньги!
А с Господом-то и не посоветовалась! А это, прости господи, смертный грех, хуже скотоложства!
Теперь изучает Библию. Ищет себе оправдание. Я говорю ей: вам, мадам, уже самим по силам Священное писание писать! Вы ж — Христос нашего времени и мать его в одном лице. Всех решили осчастливить, даже ценой их гибели.
Не поняла. Сходу сказала глупость. Впрочем, как всегда. Ты, мол, товарищ, еще не дорос до моего замысла. Какое твое созвездие? Самое плевое! Так что, мол, пиши письма в свою контору и славь сильных мира сего!
Кого, к примеру, интересуюсь, славить? Не вас ли лично, Надежда Викторовна?
Посмотрела на меня, как наш главный редактор на собкора, то есть с легким презрением, и вдруг спрашивает: ты, товарищ, когда мишке на голову ружье уронил, о чем подумал?
Сволочь, а не баба! Но кровь полирует! Я теперь над этим вопросом, как проклятый бьюсь! Забыл напрочь! Даже подумал: лучше бы я тогда вместо ружья с ветки упал. А она, стерва, смеется: Водолей Тельцу — сам знаешь! Проехали!
Да! Брешут, что работала мадам без лицензии. Свидетельствую: лично ездила со мной за ней в Москву к самому Починку, дай Бог ему здоровья до конца его карьеры! Он заверил: лицензия не нужна. И то верно: зачем лицензия на отстрел Шариковых и Голубковых!
А игра, она говорит, замечательная! На нее столичный институт патент выдал. И если бы не людская злоба и жадность да провокации со стороны отдельных личностей…
Ну да, думаю, патент! Как до революции проститутке! Чтоб не хворала!
Хотел озвучить, но решил повременить. Пригодится для некролога. А че! Пусть не задает глупых вопросов! Ружье, ружье!!! Тоже мне — козырная дама!
Но… уважаю! «Надежда-прим» — классный заголовок! И кто ей его подарил? Неужели я? А больше и некому!
P.S. А «Надежда-прим-2»-таки заработала! А мадам сомневалась, что Надежд не может быть две! С таким-то народом? Да хоть три!
Глава 12
Ровно в девять вечера, когда низкое небо над городом было сплошь забито прокислеными снежными тучами, перед оббитой железом дверью одного из подъездов по улице Артиллерийской остановилось двое. Один из них был чудовищно толст и в шапке, другой — без шапки и… ничего особенного.
По всему войти в подъезд они не очень-то торопились. Долго топтались перед хлопающей на ветру дверью, докуривая окурки до самого фильтра, так же долго отряхивались, переглядывались, зябко потирали как будто озябшие руки, хотя мороз для этих мест был совсем пустяковый.
Наконец толстяк потянул дверь на себя, но первым не вошел. Точно также на втором этаже не стал звонить в облицованную моренными березовыми плитками, наверняка поверх металла, дверь. Встал за спиной спутника так, чтобы хозяева не могли разглядеть его в глазок. Правда, при его габаритах это было не так и просто, но свет на лестничной клетке бы неяркий, как бы замыленный.
Тот, что оказался у двери, тупо погрыз ногти, чему-то нахмурился, но потом как-то чересчур решительно ткнул пальцем в блестящую кнопку звонка. И тут же оддернул. Звонок получился короткий, резкий, как удар по стеклу.
За дверью откликнулись не сразу. Видно хозяевам не очень-то хотелось верить в реальность нежданного позднего звонка в дверь. Как к заоравшему в ночи младенцу родители не спешат прийти на помощь в течении пяти минут, так и к двери на поздний звонок в третьем по преступности в стране — после Одессы-мамы и Ростова-папы — городе никто не бежал, сломя голову. Может померещилось. Может кто спьяну перепутал квартиру.
И чтобы на этот счет не было никаких иллюзий тот, кто позвонил в первый раз, позвонил и во второй. Только теперь вдавил кнопку от души и держал до тех пор пока по ту сторону двери что-то утробно заурчало, зашепталось, заперемещалось, зашлепало. Кто-то надолго припал к глазку, пытаясь разглядеть незваных гостей в надышанном ими же тумане. Похоже, разглядел, но как старый советский бухгалтер времен Перестройки, просчитавший на калькуляторе, потом пересчитывал все на счетах, так и тот за дверью, подумав, хрипло окликнул:
— Кто там?
Услышав хорошо знакомое имя, за дверью горячо зашептались, еще раз для верности глянули в глазок, и начали отодвигать многочисленные задвижки и открывать замки. Последней глухо звякнула тяжелая цепочка и дверь приоткрылась. В образовавшуюся щель на гостей уставились шесть настороженных глаз: четыре человеческих и два звериных.
— А че так поздно? — недоверчиво спросил мужской голос.
В ту же секунду стоящий сзади толстяк буквально пропихнул в дверь своего друга и сразу же протиснулся в нее сам.
— Макарыч! — вполне дружелюбно загрохотал он. — Ну ты даешь! Родичей встречаешь, как татар! А между прочим, мы мириться пришли! Не веришь? Во гляди!
И он затряс перед носом Мокрова взбулькнувшей семисоткой.
— Разрежем общую курицу славы и каждому выдадим по равному куску! — проходя в гостиную, продолжал грохотать он.
Оглушенные мокровы безрадостно потянулись вслед за ним. Замыкал шествие фотокор-шурин.
Полусонная Соня в последний раз посмотрела в безвольную спину своего хозяина, но не получив никакой команды, лениво отряхнулась и пошла в соседнюю комнату к своей пригретой лежанке. В конце-концов тут были все свои, давно принюханные, а пьяный дух незваных гостей наводил Соню на самые печальные мысли о несовершенстве человеческой породы.
В столовой за круглым дубовым, с пузатой ножкой столом величественно восседала теща Мокрова, Витек за глаза звал ее «теща-2» и двойняшки от второй дочки Кати, мальчик и девочка, и как писали в старинных романах — две очаровательные крошки.
В действительности, мальчишка был изрядно конопат, а девчонка чересчур курноса и тоже конопата. Крошки только что по-крупному поссорились.
Дело в том, что к вечеру, когда они гостили у дедушки и бабушки, каждому давали по чашке холодной домашней простокваши. С желтой, присыпанной сахаром, жирной корочкой. Простоквашу крошки обожали и ели медленно, строго следя, чтобы не дай бог не съесть первым. А то потом будешь битый час, глотая слюнки, наблюдать за поглощением простокваши более предусмотрительным едоком.
Это был какой то пир плоти, доходящий до садизма, смотреть на который было нестерпимо. Обычно все кончалось дракой со следами простокваши на обоих двойняшках.
При появлении родственничков теща Мокрова сурово сдвинула и без того плотно сросшиеся седые брови и бессмысленно кивнула им головой. Двойняшки же набросились на толстяка Витю, как на гигантских размеров именинный пирог.
Не раздеваясь, Витек уселся за стол прямо напротив «тещи-2». Шурин было прицелился на соседний стул, но в последний момент зять Мокрова выхватил его из под зада дружка. Шурин завис в воздухе, но равновесие удержал и только обиженно крякнул.
— Макарыч! — яростно заорал Витек. — Ты че там застыл, как обелиск! Хозяину первый… стул! Василиса Харлампиевна, как ваше ничего? Не стесняйтесь, пролетарии всех стран объединяйтесь!
И, вскочив со стула, протянул Мокрову и его теще широки, как ласты моржа, лапы.
— А мы с ним постоим, не велики особи! Верно, Санек? — дернул он за рукав фотокора и тут же с грохотом рухнул на стул. — Вот так-то, Макарыч! Шоковая терапия!!
Первым от шоковой терапии оправился, как ни странно, хозяин дома. Он приблизился вплотную к сидящему раскорякой Витьку и почти грубо спросил:
