Самым первым воспоминанием Миши Данилова была героическая смерть белого крыса Григория Третьего в июне восемнадцатого в Москве. Сумасшедший комиссар, которого подселили в профессорскую квартиру на Второй Тверской, расстрелял из револьвера лабораторию. Миша смутно помнил осколки стекла и тушки животных на полу, человека в полосатой тельняшке и голубых кальсонах, совершенно лысого, с желтыми бешеными глазами, белокурую женщину в чем-то черно-красном и ее странный, захлебывающийся смех.
Впрочем, вряд ли это было его личное воспоминание. Мише тогда и года не исполнилось. Мама и дед столько раз рассказывали ему эту историю, что сама собой в голове сложилась ясная картина.
Григория Третьего похоронили в шляпной коробке во дворе. Мало того, что белый крыс прожил почти три крысиных века, он еще умудрился спасти деда. Сумасшедший комиссар, перестреляв животных, направил дуло на профессора. Крыс подскочил и вцепился комиссару в кальсоны. Пуля, предназначенная деду, убила зверька. Это была последняя пуля в барабане.
Миша знал совершенно точно, что во время похорон крыса находился в комнате няни и ел манную кашу. Однако он ясно видел пустой грязный двор, деда с дворницкой лопатой, маму в старом гимназическом платье, со шляпной коробкой в руках.
Дед долго переживал гибель своих крыс, и прежде всего Григория. Соня тоже будет переживать. Но ничего, начнет опыты сначала, иногда это бывает даже полезно.
Комбинация клавиш для входа в почту после перезагрузки компьютера изменилась. Михаилу Павловичу пришлось довольно долго возиться. Ему не терпелось прочитать послание от Агапкина. Там, безусловно, содержалась какая-то важная информация.
«Надо было сразу посмотреть, при вирусологе, – раздраженно думал Данилов, убирая одну за другой непрошенные рекламные заставки, – где же Соня? Если она не вернется через пять минут, я пойду в эту чертову полицию, потребую, чтобы ее отпустили домой. Нет, я совершенно не волнуюсь, я спокоен, просто уже пора обедать».
Михаил Павлович прожил на свете девяносто лет. Он привык существовать под чужой личиной и скрывать свои чувства даже от самого себя. Он родился в Москве двадцать девятого октября 1917 года, то есть был ровесником того кошмара, который случился на его родине и продолжался более семидесяти лет.
Он покинул Россию пятилетним ребенком, жил в Германии, в Англии, во Франции, в Америке, потом опять в Германии, но только Россию любил и считал своей родиной. Он был русский, но долго носил чужое немецкое имя Эрнст фон Крафт. Имя это одолжил ему профессор органической химии, преподаватель медицинского факультета Берлинского университета Райнхард фон Крафт, близкий друг деда.
С восемнадцати лет Михаил Павлович работал на английскую военную разведку. Он ненавидел нацизм, но служил в СС. Он ненавидел коммунистов и Сталина, но с тридцать восьмого года и всю войну, до сорок пятого, сотрудничал с советской военной разведкой.
Его завербовала студентка филологического факультета Московского университета Вера Лукьянова. Он вместе с группой молодых летчиков Люфтваффе приехал совершенствовать летное мастерство на секретной учебной базе в Тушино.
Вера Лукьянова работала переводчицей при немецких летчиках. Он влюбился в нее без памяти, он потерял голову. Вера тоже его любила, он до сих пор верил в это.
Два месяца смертельного риска и невероятного, заоблачного счастья. Тайные свидания, по всем законам шпионской конспирации. О том, что она была тогда младшим лейтенантом НКВД, он знал с первой их встречи. О том, что он Миша Данилов, а не Эрнст фон Крафт, она не узнала никогда.
В августе тридцать девятого Вера родила мальчика. В Москве подписывался знаменитый пакт. Унтерштурмфюрер СС фон Крафт был в составе охраны делегации Риббентропа. Он видел своего новорожденного сына. Он придумывал немыслимые планы – бежать с Верой и ребенком в Америку, в Австралию, в Новую Зеландию.
Сохранилось несколько фотографий. Унтерштурмфюрер СС фон Крафт, младший лейтенант НКВД Лукьянова. Их новорожденный сын Дмитрий.
В последний раз, с ребенком, снимал их майор НКВД Федор Федорович Агапкин, в подмосковном лесу, вдали от посторонних глаз.
Вера дала сыну свою фамилию и говорила всем, кому это было интересно, что отец ее ребенка – сосед по коммуналке, летчик, комсомолец, авиахимовец. Выяснить правду было невозможно. Авиахимовец сгорел в самолете за три месяца до рождения Дмитрия. Вся коммунальная квартира и весь двор знали, что летчик давно потерял из-за Веры голову. Его звали Николай, и в метрике мальчика было написано: «Лукьянов Дмитрий Николаевич».
Младший лейтенант Лукьянова погибла в сорок втором, когда ребенку было два с половиной года. Ее забросили во вражеский тыл, в Белоруссию, она работала машинисткой в немецкой комендатуре в Гродно. Гестапо арестовало партизанского связного. Он выдал Веру. Ее пытали и повесили.
Посмертно ей было присвоено звание Героя Советского Союза, ее именем назывались улицы, пионерские дружины. Ее сына растила бабушка.
Многие годы Федор Федорович Агапкин оставался единственной ниточкой, которая связывала Михаила Павловича Данилова с родиной, с Дмитрием, с внучкой Соней. Связь получалась односторонняя. Данилов знал почти все о сыне, о внучке. Они понятия не имели, что он существует на свете. Для Агапкина связь эта была смертельно опасна, однако он не рвал ее.
Он ни разу не предал, не соврал и всегда выполнял свои обещания.
В октябре 1917-го ассистент профессора Свешникова Федор Агапкин был первым, кто взял на руки новорожденного Мишу. Он принял роды у Тани, когда в Москве шли бои и стены дома на Второй Тверской тряслись от канонады. В июле восемнадцатого чекист Агапкин убрал из квартиры профессора сумасшедшего комиссара и на короткое время сумел обеспечить семье спокойное существование, насколько это было возможно летом 1918 года.
Зимой 1922-го Федор Федорович тайно вывез маленького Мишу с мамой и Андрюшей в Петроград и устроил им побег из коммунистической России через Финский залив. Наверное, он спас им жизнь. Во всяком случае, Тане. Ей никак нельзя было оставаться в России.
Агапкин обещал, что Данилов когда-нибудь встретится с сыном и с внучкой. Они встретились.
Только что он написал:
«Почему молчишь? Что у вас происходит? Где Соня?»
У Михаила Павловича задрожали руки, он долго не мог попасть мышкой на нужный значок, на закрытый конвертик вчерашнего послания. Он уже хотел позвать Герду, Дитриха, чтобы помогли. Но конвертик все-таки открылся.
«Ей нельзя выходить из дома. Не отпускай ее в лабораторию. Заболей, ляг на пороге, придумай что угодно. Не отпускай. Жди Ивана Зубова. Ты с ним знаком. Он привез к тебе Соню. Ему можно верить. Больше никому. Они появились, совсем близко. Фриц Радел. Смотри фото в приложении. Сравни с портретом Альфреда Плута».
Это было написано и отправлено прошлой ночью, но прочитано только сейчас.
* * *
Гамбург, 2007
Зубов одним из первых вышел из самолета, быстро прошел пограничный контроль, на багажной ленте сразу увидел свой маленький чемодан. Зашел в туалет, умылся холодной водой. Он мечтал о чашке крепкого сладкого кофе. В аэропорту было несколько итальянских кофеен, там варили настоящий эспрессо. Сначала кофе, потом все остальное.
Разумеется, он поглядывал по сторонам, искал глазами серого юношу. Когда он садился в самолет, ему показалось, что юноша вместе с семейством занял места тоже в бизнесе, где-то в последних двух рядах. У пограничной будки вроде бы мелькнул знакомый профиль. Но глаза слипались, голова раскалывалась. Иван Анатольевич решил, что, если это действительно хвост, он все равно никуда не денется, появится рядом, рано или поздно. Не этот, серый, так какой-нибудь другой. Главное, не зевать, взбодриться, включить свои старые, надежные профессиональные инстинкты.
В аэропорту Гамбурга, в отличие от других европейских аэропортов, еще кое-где можно было курить. В итальянской кофейне на столах стояли пепельницы. Кроме кофе Иван Анатольевич взял горячую пиццу. В последний раз он обедал вчера днем. В Шереметьево только пил и не закусывал.
Пицца, кофе, таблетка темпалгина привели его в чувство. Он сунул руку во внутренний карман куртки, хотел достать телефон. Но телефона не было. Не оказалось его и в сумке.
Иван Анатольевич спокойно, не спеша, просмотрел все отделения. Отчетливо вспомнил порядок действий. Итак, он вошел в самолет. Занял свое место. Отдал куртку стюардессе. Перед тем как отключить телефон, набрал номер сына. Услышал, что абонент временно недоступен. Отправил эсэмэску. «Не сходи с ума. Подумай о Дашеньке. Жду звонка». После этого отключил телефон и положил его в специальный наружный карман сумки. Выпасть оттуда он не мог. Что же получается?
Иван Анатольевич минут за десять с помощью полицейского отыскал нужного диспетчера. Аэрофлотовский «Боинг» еще не улетел назад, в Москву. В салоне шла уборка. Диспетчер по рации связался с самолетом и попросил Зубова подождать. Через двадцать минут Иван Анатольевич узнал, что никакого телефона в салоне не нашли.
