патронов и противопехотных гранат. Не было противотанковых орудий, противотанковых ружей, противотанковых гранат. Были ротные и батальонные минометы, но минометчики израсходуют свои боеприпасы за несколько минут… Кто в этом виноват? Он, комиссар. Он не имел права сделать ни шага назад, но он обязан сохранить батальон или хотя бы часть его. Он должен сделать все возможное и невозможное, чтобы спасти людей. Куда он послал Крылова? К чему такая торопливость? Его совесть неспокойна, потому что он — и никто другой — завел этих парней в тупик. Теперь оставалось одно: окружить себя огненным кольцом и ждать вестей от разведки и сйртсу. Крыл себя, но он не был виноват в том, что случилось. Привыкнув брать ответственность на себя, он поступил так и сейчас. Все, что произошло, и должно было произойти так, а не иначе, и если бы рядом находился комбат, от его присутствия ничего не изменилось бы, потому что сам марш полка за Дон с самого начала обрекал батальоны на гибель. Повинны в этом были не только высокие штабы, так торопливо пославшие полк вперед. Трагически складывалась обстановка на фронте, который фактически был открыт для гитлеровских полчищ. Все заслоны были смяты артиллерией и танками, разрушены бомбардировками с воздуха, связи между не успевающими выходить из окружения частями и подразделениями не существовало, времени оглядеться не было, а бывшие десантники ждали приказа, чтобы пойти вперед, и их послали, чтобы выяснить, наконец, обстановку и выиграть время, хотя сделать все это можно было не совершая этот трагический марш. Полк был отсечен от Дона еще утром, а батальоны продолжали уходить в степь…
Старший политрук Миронов не мог знать этого и как мужественный человек сурово судил себя за то, что завел батальон в тупик. И еще он чувствовал себя в неоплатном долгу перед комбатом, который выпестовал батальон и погиб в самом начале пути. Комиссар еще не мог осмыслить эту драму, не мог позволить себе думать о ней. Сейчас он должен был думать и за себя, и за комбата. Комбат не простил бы ему, если бы он поступил иначе.-… Командиры рот и остальных подразделений — ко мне! Рассредоточить людей повзводно, — распорядился он, когда все собрались. — Если я выйду из строя, командование батальоном переходит к командиру первой роты старшему лейтенанту Босых!
— Есть!
— Если то же случится с ним — к командиру второй роты старшему лейтенанту Ботову.
— Есть.
— Если и с ним — к командиру третьей роты…
— Есть.
— Привести подразделения в порядок и снова — ко мне!
«Сколько займет батальонное кольцо? Километр, не больше. Цепочка людей с винтовками против танков, минометов и артиллерии. Но и это не все: есть еще самолеты… Бой на самоуничтожение. Как поступил бы комбат?»
Вопреки очевидному факту, комиссар не мог поверить, что комбата больше нет. Комбата нельзя было представить себе без батальона, как и батальон без него. Комбат чувствовал каждый батальонный нерв. Человек безграничного мужества и редкой отваги, кадровый военный, сколько он мог бы еще сделать! У него был острый ум, твердая и разумная воля, он умел хладнокровно рассчитывать, что так необходимо сейчас…
— Все выглядит так… — капитан Сливский склонился над картой, которую подсвечивал фонариком. Немногословный, постоянно сосредоточенный на штабной работе, он, как и комбат, до мелочей знал жизнь батальона, помнил сотни фамилий и мог в любой час доложить о состоянии подразделений. Братская симпатия к нему согрела и успокоила комиссара. Именно этот необходимый жест сделал бы начштаба в присутствии комбата, а комбат так же, как теперь комиссар, рассматривал бы линии и знаки, оставленные на карте отточенным карандашом начальника штаба. — Батальон — здесь. Противник движется так. По предварительным данным, основное направление гитлеровцев — это. Возможно, танковые клинья нацелены на первый и третий батальоны, связи с которыми нет. Во все стороны посланы разведчики лейтенанта Казеева…
Комиссар смотрел, слушал, думал. Развернуть батальонное кольцо — самое простое и самое безнадежное решение. Батальон сковал бы себя, лишился маневра. А если внутрь ворвутся танки? Вероятнее всего, так и будет. Маневренность терять нельзя. Может быть, обычная… десантная тактика? Пройти в стыки и…
— Так что же, Федотыч?
— У нас только ночь…
Они опять подумали о комбате. Им очень не хватало его.
— Значит, ночь?
— Да, комиссар. Комбат, наверное, поступил бы так.
Значит, ночная атака батальоном, а потому уж все остальное: кольцо, линии, оборона. Майор Грунин поступил бы именно так. Другого выхода не было. Или подставить людей под танковый таран, или внезапно напасть самим, — второе, только второе! Тактика десантников. Они остаются десантниками!
— Набросай приказ.
— Пока в общих чертах: подождем Казеева и… Крылова.
Теперь, когда комиссар принял решение, он больше не казнил себя за то, что случилось, и не ощущал расслабляющей боли за людей. Перед ним снова был батальон, вставший на пути у врага. Через несколько часов батальон пойдет в атаку. Какая разница, где уничтожать врага, — в окружении или в жестокой обороне на переднем крае! Батальону перекрыты пути, но и батальон перекроет дорогу гитлеровцам!
— Командиры собрались, — сказал Сливский.
— Политруков и помполитов — тоже сюда!
Энергичный пульс заработавшего штаба сразу ощутился во всех подразделениях.
К часу ночи возвратились разведчики. Шубейко доложил комиссару о встрече с Крыловым и о стрельбе в той стороне, куда ускакал Крылов.
— Как думаешь, Шубейко, он прошел?
— Вряд ли, товарищ комиссар…
Красноармеец Крылов отныне будет на совести у комиссара, на особом счету. Но комиссар больше не позволил себе думать о парне, ускакавшем в ночь. Об этом потом.
— Пора, — проговорил начальник штаба, и его слово прозвучало как сигнал к выступлению.
2
СОТНИ ПАРНЕЙ
Батальон тихо снялся с места и обошел передовые части врага. Второй роте, усиленной станковыми пулеметами, комиссар приказал окопаться и удерживать противника в случае, если он зайдет батальону в тыл.
Саша Лагин выбросил последнюю лопату земли, разровнял площадку, установил пулемет, сел, опустив ноги в черный проем окопа. Глухая ночь стерла границы между небом и землей. Тишина нарушалась лишь приглушенными голосами товарищей и далекой ленивой перестрелкой.
Саша свернул цигарку, закурил. Одна мысль преследовала его: Женька… Нетерпеливый, горячий Женька. Он опередил и его, и Седого, и еще кого-то и исчез.
— В третий взвод сбегаю, — сказал Саша вставая.
— Давай, — отозвался второй номер.
Степь бугрилась, и наверху, где пролегала дорога, окопы совсем обмелели. Расположившиеся здесь красноармейцы второго взвода яростно ударяли лопатками в землю, твердую, как камень. Не лучше было и у третьего взвода.
— Ребята, Крылов вернулся?
— Нет, родной. У вас
