Нужно было, однажды завоевав агента, затем удержать его в своем лагере, так как некоторые офицеры союзных разведок, желающие избегать этих случайных ходов, довольствовались тем, что следили за мной тайно, но очень эффективно и когда они убеждались, что какой-то индивид был на моей службе, они подходили к нему:
— Давайте посмотрим, господин, не работаете ли вы на французов?
— Как? Нет, нет!
— Но если да, но если работаете, мы это знаем. К тому же, вы ошибаетесь; французы вам плохо платят. Переходите к нам!
Этот особенный способ иллюстрирует метод «sic vos non vobis mellificatis»[16], как говаривали древние, он был, конечно, не в моем вкусе, но что поделаешь?
Что касается эльзасцев, то те, которых я использовал, работали на славу, и смотрели на себя исключительно как на французов. Недавно появилась немецкая книга о шпионаже, с целой главой, специально посвященной эльзасцам, обвиненным в том, что они изменяли немцев насколько смогли. Понимая, что он тем самым свидетельствует о том, что его собственная страна оказалась неспособной заставить себя полюбить или хотя бы принять после пятидесяти лет господства, автор добавляет, что многочисленные эльзасцы остались верными и что они даже подверглись преследованиям за их преданность Империи. Он не говорит, что именно почти все немецкие иммигранты или чиновники не могли поверить в окончательное поражение. Правда в том, что те, кто служили Германии, делали это ради корысти, и что многие из тех, кто c риском для своего будущего бежали оттуда, ее все же покинули.
Служившие Франции делали это ради своей внутренней верности; те, для кого единственной и непростительной изменой было поднять оружие против нее, действовали абсолютно бескорыстно, ничего от этого не ожидая. Многие из них даже не верили в победу! Что касается меня, то когда я покидал мой родной край, то был вполне уверен, что никогда его больше не увижу. Я понимал, что жертвую своему французскому сердцу все мое поместье, все добро, все богатство, которые видел перед собой в лучах теплого сентябрьского солнца. И когда капитан Саже, в своем бюро Службы M…куре спросил тогда меня:
— Но почему? Почему вы здесь? Почему вы не едете в Италию, как я вам предлагаю? Как я смог бы ответить? Разве что криком Лютера: Hier stehe ich und kann nicht anders![17]
Шпионы наводнили Швейцарию; все воюющие стороны их использовали, и я за пару недель приобрел почти безошибочный нюх, позволявший угадывать их издалека. Сколько раза, при отправлении из Лозанны, Базеля или Цюриха, мне случалось встречать в моем купе четырех или пять господ с минимальным багажом, и множеством газет. Круговой и скрытный взгляд тут же говорил мне: «Мы тут все», и убеждал, что каждый из моих попутчиков делал то же, что и я и думал точно так же. Я даже охотно верил, что, в конечном счете, существует какое-то молчаливое соглашение, такое же, как между Альткирхом и Даннмари, например, где штабы старых генералов с больным сердцем дабы не подвергать их излишним волнениям, не обстреливались. Так и эти господа шпионы, казалось, с успехом уклоняются от нанесения друг другу какого-либо вреда, и у нас действительно сложилось впечатление, что взаимное разоблачение нас противоречило правилам игры.
Немецкий офицер выделялся издалека своей жесткостью, граничащей с высокомерием; русский — своей особенной дерзостью, однако всегда готовой превратиться в раболепие; англичанин, вероятно, чтобы опровергнуть свою репутацию, — несколько преувеличенной небрежностью; итальянец, напротив был ухоженный, лакированный, блестящий, напудренный с головы до ног. Что касается француза, его разгадать было легче всего; он не знал обычно языка, а если пытался говорить на другом языке, то акцент выдавал его безошибочно. И больше того — казалось, что он чересчур открыто говорит: «Посмотрите-ка на меня хорошенько, я занимаюсь шпионажем», и он демонстрировал иногда удивительную бесцеремонность, иногда столь же компрометирующие удивительные манеры.
Эльзасец напротив был, в общем и целом хорош; его темперамент достаточно «охлажден» немалой долей немецкой крови.
Но было еще одно преимущество: евреи, приехавшие в Швейцарию из Польши или еще откуда-то, со своим интернациональным вкусом и природой устроили в Цюрихе службу, которая не только специализировалась на изготовлении фальшивых удостоверений личности, но и имела своих агентов и собирала все сведения, которые можно было получить, чтобы их затем классифицировать и предлагать странам, которых это могло заинтересовать.
Так как продажа «конфиденциальной информации» одной из воюющих сторон прошла удачно, они одновременно стали предлагать ее трем-четырем военным атташе разных стран, что было еще лучше.
К концу войны штабы союзников научились защищаться от такого рода новейшей коммерции и, получив предложение о покупке тех или иных сведений, немедленно связывались друг с другом для их проверки, отказываясь немедленно платить все до последнего сантима. Однако, благодаря их взаимной зависти и ревности, «теневые зоны» оставались, и эти господа шпионы действительно были в курсе всего, играя «на выигранные деньги» — безо всякого риска для себя.
Я закончу эту главу впечатлением, которое произвело на меня сообщение о знаменитой Ютландской битве (или о морском сражении в проливе Скагеррак, как его называют немцы). Я как раз ехал из Берна в Женеву, в тот день, когда появилось официальное немецкое сообщение об этом сражении. Было ли это 31 мая или 1 июня? Я сейчас уже не смогу точно сказать. Я опоздал на вокзал и не успел купить газету. Но как только мое купе заполнилось путешественниками, я понял, что случилось что-то очень важное, что взволновало всех, и незнакомые друг другу люди, которые при других обстоятельствах молчали бы как фаянсовые собачки, беседовали с невероятным оживлением. Почти общее глубокое огорчение и болезненное разочарование читались на лицах.
— Это конец всему, — сказал один старый господин.
— И стоило ради этого так трудиться, — воскликнул другой в приступе плохо содержимого гнева, — чтобы иметь первый флот в мире!
Напротив меня крепкий человек, приблизительно сорока лет, как бы сломленный внутри, с газетой «Бунд» в руке, едва ли не глотал слезы.
— Что такое произошло? — спросил я своего соседа слева, который, как я слышал, говорил по-французски.
— Невероятная вещь, господин, уничтожен английский флот, его наилучшие соединения разгромлены немцами. Это самый сильный удар с начала войны, так как господство на море, господин, господство на море!..
Это должно быть был профессор литературы, так как он добавил самонадеянным и проникновенным тоном:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
