занимался — пай-мальчик сорока лет от роду. Почему? Да потому что ему не хотелось. Как и у многих здесь, с ним случилась апатия — «что воля, что неволя — всё равно», он жил как во сне, и его, похоже, больше теперь тревожила мысль о том, что вахта закончится и придётся вернуться обратно в далёкий шумный мир, чем задача этот мир спасать. Воспоминания о прошлой жизни стали бледнеть, угасать, стираться. Мама и Веар казались скорее друзьями по переписке, чем реальными людьми. Он по-прежнему каждый день изучал статьи и видео о том, как выживать в лесу, становился следопытом-теоретиком, но уже как-то по инерции, практически не веря, что это потребуется.
XXXV
Наив был таким паинькой, что на один день в неделю его стали вызывать работать с документами в управление принимать накладные у водителей, привозивших камень, и вносить данные в компьютер. Сам он называл этот день «курортным» — разве ж это работа для груды мышц, пальцами по кнопкам стучать? Водители оказались птицами куда более высокого полёта, чем каменщики — кладку класть и зайца можно научить, а водить огромный самосвал не каждый человек может. Дефицитная профессия! Жили они в отдельно стоящем здании, спали, судя по сплетням, на одноярусных кроватях и болтали без умолку не стесняясь в выражениях. Их ценили — им многое было можно. В один из «курортных дней», когда Наив только выпустил первые машины на карьер за камнями и гравием, вдруг отменили все выезды. Такое случилось впервые. Начальники бегали туда-сюда хмурые, никому ничего не объясняли и прятались, чтобы разговаривать по телефону. Водилы толпились во дворе управления, курили, плевали, болтали. Наив от нечего делать тоже вышел и стоял у входа. Бывалый водитель, успевший получить разнарядку в один из первых рейсов, как раз вернулся и рассказывал остальным о произошедшем.
— Я ещё когда ехал, услышал вой голосов из ямины. Ох˅˅^ь, думаю, чудится мне, что ли? Подъезжаю к въезду в карьер, мне руками охрана машет, мол, разворачивайся. А я куда развернусь-то пустой? Потом п˅^^˅^˅й огребу ни за что. Хотел вылезти, дверь только открыл, бежит ко мне один, с автоматом, орёт: «Немедленно уё^˅^˅й на свой объект! Не выходи из машины!» Я ему: «Вы мне, б^˅^ь, отметку поставьте, что я у вас был и вы меня не пустили, тогда поеду. А иначе — идите нах˅^!» И тут слышу — стреляют, очереди автоматные. Собаки лают, люди орут из ямины, глухо, хором, и этот му^˅к мне орёт: «Уё^˅^˅й давай! Тоннельные взбунтовались!» Мне и оставаться страшно п˅^^˅ц, и вернуться ни с чем, без отметки, страшно — не еду, стою, б^˅^ь. Он говорит: «Уезжай, иначе тебе припишут, что ты с ними заодно. На карьер пытаешься прорваться и их вывезти!» Вот тут я е^˅^˅л с места так, что щебёнка, нах˅^, полетела. Ещё этого мне не хватало!
Наив не понял, о ком это, и решился жестами спросить у стоящего неподалёку молодого водилы, кто такие тоннельные.
— Так тех, кто в коридор уходит, типа за границу, на самом деле въё^˅^˅^ь отправляют. Входят наверху в шлюз, а выходят под землёй. Цап-царап их, дураков, и в каменоломню, нах˅^. Там глубокая воронка в породе, где они камень режут. Темно, душно — п˅^^˅ц. Одним словом — дыра. Мы туда по серпантину спускаемся и грузимся камнем. Видим их иногда. Такие задр˅^ы — бледные, аж зелёные, без солнца вообще пашут. И жалко их, конечно, а с другой стороны, б^˅^ь — сами ведь идиоты. Поверили, что их выпустят! Как же! Выпустят! Х˅^ вам!
Наив пожалел, что спросил. Разве можно такое говорить вслух? Он постучал пальцами по подбородку и потом приложил палец к губам, но парень, похоже, был на новеньких и не до конца понимал местные правила. Или все водители были настолько наглыми, что не боялись говорить? Наив поспешил скрыться в конторе и до вечера просидел за компьютером, ничего не делая.
Стройка встала. Вертушки доставили десяток людей в строгих костюмах с большими ящиками, и, судя по молчаливым рассказам вернувшихся с дознания мужиков, эти люди по одному начали вызывать работяг на допросы с пристрастием и применением спецаппаратуры, выявляющей ложь. Видимо, опасались новых бунтов. Наив при отправке сюда уже справился с таким аппаратом. Пятиминутное дело! На вопрос «Зачем вы хотите ехать стоить стену?» он ответил: «Потому что хочу, чтобы наша страна поскорее вернулась к нормальной жизни». Он правда этого очень хотел, ответ был зачтён, он был записан в добровольцы, но здесь допрос явно поосновательнее будет.
Что-то изменилось. То ли из-за того, что силу молодецкую некуда было деть, то ли успокоительное в еду перестали добавлять, то ли просто из-за непоняток, что дальше будет, невольные каменщики стали взвинченными, агрессивными. То там, то тут начинались перебранки и потасовки из-за мелочей. Вернувшиеся с дознания жестами показывали, что им вопросами «выклевали печень». Уходили надолго, возвращались не все. Многих сразу грузили в вертолёты и увозили в неизвестном направлении. Приходили улыбчивые люди в сером, собирали чьи-то вещи в мешки и уносили. Молча, всё с той же улыбкой, и сразу было понятно, что койка освободилась. Если нижняя, кто-то сверху быстренько суетился, чтобы её занять — нижние-то койки «блатные». Размещался, вещи раскладывал, его вызывали, а потом приходил улыбчивый человек в сером — и койка снова свободна. Допрос продолжался уже несколько дней. Сначала брали только мобилизованных, но потом пришла очередь и отмеченных буквой «Д», и часть из них тоже не вернулась.
Глядя на всё это, Наив вдруг остро почувствовал неволю и бессмысленность своего тут нахождения. Прошло так много времени, а в ответах на свои вопросы он не продвинулся ни на шаг. Разве что знание, что из коридора никто не выходит, стало объективной реальностью. Он вспомнил, как Жесть показывал «правду», стоя в очереди в тоннель, подумал, что, может быть, он как раз в этой яме, в каменоломнях. Жив ли? То, что людей на самом деле не выпускали за границу, могло быть и простым желанием получить себе бесплатную рабочую силу, с которой можно делать всё что заблагорассудится. Их точно никто не будет искать — ушли же «туда», значит с концами. Хотя… Все они теперь принадлежность, кто-то чуть больше, кто-то чуть меньше. Воспоминания о Веар вновь стали отзываться в сердце болью. Она, наверное, переживает, что от него давно нет вестей, бедняжка. И мама переживает, но он уже ничего не может сделать.
«Вот и всё.
