Я заявление взял, но сдержаться уже не мог. Закатил истерику на тему "до каких пор". На что Илья мне резонно сказал:
- Ты прав? А если прав, то доказывай свою правоту, пока не докажешь. Сколько б это времени ни заняло!
Не знаю откуда, но в горкоме о моем заявлении узнали. И бюро горкома приняло решение: "На основании личного заявления тов. Григоренко, освободить его, до окончания расследования дела, от обязанностей секретаря комитета. Временно обязанности секретаря возложить на тов. Ильяшевича".
Наш комитет отклонил это решение горкома, сообщив ему, что у него нет ни письменного, ни устного заявления тов. Григоренко. Горком пригрозил роспуском нашего комитета, как оторвавшегося от масс комсомольцев. В ответ на это наш комитет назначил общее собрание для обсуждения постановления горкома комсомола. Собрание выразило полное доверие комитету и лично секретарю комсомольского комитета тов. Григоренко. "Собрание выражает полное недоверие к действиям бюро горкома в отношении дела тов. Григоренко и требует немедленного окончания этого дела. Собрание также выражает недоверие лично тов. Ильяшевичу и постановляет вывести его из состава бюро и пленума комитета".
Почти сразу же после собрания дело "взорвалось". Оказалось, что Разоренов в ответ на последнюю статью послал в Борисовку под личиною отпускников двух человек: старика-машиниста, члена партии с дореволюционным стажем и комсомольца, из семьи потомственных рабочих, который в моем деле занимал позицию недоверия ко мне. Фамилии обоих помню: Николаев и Дмитриев. Они вернулись и рассказали все об отце, добавив и свои личные, очень дружественные впечатления. Выступали они на партсобрании, на комсомольском собрании и перед рабочими. В это же время дело развязалось и с другой стороны. Горком партии установил, что Ильяшевич - сын владельца единственной в городе швейной фабрики, выдавал себя за служащего этой фабрики на основе свидетельств своих бывших рабочих, состоявших теперь в партии. Ильяшевичу очень хотелось секретарствовать, и его друзья из горкома комсомола и газеты хотели ему помочь.
Дело завершилось раздачей многих выговоров. Газета же поместила лишь короткую информацию: "Обвинения в отношении секретаря комсомола транспортного комбината тов. Григоренко не подтвердились". Когда же я спросил, кто подавал на меня заявление, мне ответили: "Какое это имеет значение? Тот человек уехал. Вы его лично не знаете. Он только наездами бывал в вашем селе. Возможно он ошибся".
Впоследствии, я убедился, что это была действительно ошибка.
Поучительно мое дело тем, что внутрипартийная и внутрисоюзная демократия в то время еще существовала, хотя уже дышала на ладан. Теперь, неподчинение высшей инстанции невероятно, сколь бы бессмысленное и несправедливое решение ни приняла высшая инстанция, оно будет выполнено беспрекословно. А в моем деле низшая, осмелилась не только не выполнить, но и выразить недоверие высшей.
Забегая вперед скажу, что более чем годичная нервотрепки с "сыном кулака" принесла мне и пользу. Перед окончанием Академии Генерального Штаба нас, 12 человек, вызвали в Главное Управление Кадров. Три дня мы часами высиживали там, заполняя анкеты и участвуя в собеседованиях со все более высоким начальством, К концу третьего дня нас осталось четверо и всем четверым предложили явиться в ЦК. Там тоже заполняли анкеты, собеседовали. Осталось сначала нас двое, затем я один. Куда отбирают, об этом нельзя было даже спрашивать. Мы все это знали и потому молча ожидали конца отбора. И вот мне назначена встреча с особо высоким товарищем. Судя по намекам, представляющего меня, тоже довольно высокого чиновника ЦК, меня будет принимать кто-то из членов Политбюро.
Сидим мы с моим "представляющим" в огромном кабинете, ждем вызова к последнему, кто будет решать мою судьбу. Говорить уже не о чем. Все переговорено. И "представляющий", от нечего делать, листает мое личное дело.
- Взысканий не имеете? Ни по партийной, ни по комсомольской?
- Нет!
- Компрометирующего вас тоже ничего нет?
- Нет! - говорю - И вдруг молнией мысль: "А сын кулака?"
- Было! - вскрикиваю я, - было заявление, что я сын кулака. Правда оно было опровергнуто. И сам заявитель признал, что ошибся.
Но мой "представляющий" уже не слушал меня. Бегая глазами по пустому столу, он явно искал повода выйти. Наконец, не найдя повода, вышел так просто. Возвратившись, сказал: "Товарищ, который нас должен был принять, сегодня занят. Мы вас вызовем, когда потребуется". Но вызова не последовало.
После войны я случайно узнал, что в тот день решался вопрос о моем назначении военным атташе в фашистскую Германию. Мне остается только возблагодарить Бога за то, что не допустил этого.
Были и другие трудности, были неприятности. Но, в целом, жизнь того времени, периода моего "вываривания в рабочем котле" вспоминается как прекрасный сон. Но "вываривание" подходило к своему естественному концу. В августе 1928 года вызвал меня Илья.
- Горком партии, по указанию ЦК создает вечерний рабочий факультет. Набор ведется на все четыре курса. Развертывается он на базе Второй трудовой школы. Свяжись с директором и приступайте к вербовке рабочей молодежи. Имей ввиду это важная партийная задача. Мы не можем сейчас, когда развертывается непосредственная борьба за социализм, продолжать опираться на старую интеллигенцию, не можем полностью доверять ей. Нам надо создать свою, пролетарскую интеллигенцию.
Прошло свыше месяца, и у нас состоялась повторная беседа о рабфаке. Илья, когда я зашел к нему, строго спросил:
- Ну, как с вербовкой рабочей молодежи на рабфак?
- Мы провели работу со всеми возможными кандидатами.
Провели комсомольские и молодежные собрания.
- Знаю, знаю, - перебил он меня. - Это все мне известно. А меня интересует другое: набрал ли рабфак нужное число учеников?
- Этого я не знаю.
- Зато знаю я. Позорный провал. И 10 процентов не набрали.
- Значит нет желающих, - раздражаясь его тоном, отвечаю я. Разъяснительная работа была проведена достаточная.
- Да не разъяснительная работа нужна, людей надо набрать на рабфак в количестве определенном партией - повышенным голосом подчеркнул Илья. - Не разъяснять, а пример показать и потребовать с комсомольцев. Ну, вот ты сам, поступил на рабфак? На какой курс?
- Нет, не поступил. Я хочу квалификацию закрепить.
- Рабочую квалификацию будут другие получать, а вам инженерами становиться надо. А в общем спорить не будем. Есть решение горкома партии - обязать коммунистов и комсомольцев идти на учебу на рабфак.
Решение партии я всегда считал законом для себя. Я поступил на второй курс. После партийного нажима темпы вербовки резко усилились. По плану набрать надо было на нее четыре курса по 150 человек, то есть всего 600. Фактически к концу сентября было набрано около 800 человек, но почти все на первый курс. На втором было несколько десятков, на третьем - несколько человек, а на четвертом ни одного. Рассмотрев этот вопрос, горком партии поручил директору принять всех, но после месяца учебы всех слабых отсеять, а остальных перераспределить по курсам, исходя из индивидуальных способностей рабфаковцев. В результате этого перераспределения 1-й и 2-й курсы были укомплектованы полностью. На третьем курсе оказалось 56 человек и на 4-ом - 13. Меня зачислили на третий курс.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
