Первый механизм отладил, разметил 'товарный' циферблат, да и вторым занялся. Сразу два механизма делал, правда, очень дотошно пришлось расчеты сверять ‑ дороговато ошибки могли встать, ведь материал ‑ латунь. Ага, цветмет ‑ он и в шестнадцатом веке цветмет.
Метнулся в Тулу, благо, недалеко теперь, да и сдал одни часы на идеологический контроль ‑ проверить, мол, нет ли какой ереси. Вторые воеводе, традиционно, подарил ‑ в рамках пиар‑акции. Понятно, не голую механику ‑ деревянные, с резными передними стенками, наружные корпуса, циферблаты с орнаментами. Обсказал заинтересованным сторонам, для чего делал ‑ мол, на молитву там вставать заедино со всей страной, служкам вовремя являться, да на ожидания вызова особо время не тратить, в дело использовать. Поехал к Мирону пиво пить, о строительстве мельницы сговариваться.
Допился, придурок. Вечером второго дня, когда уже к разговорам о делах перешли, ввалились купно воеводские служилые, что при нем всегда обретаются, да церковные вояки ‑ обычно монастыри таких выставляют для походов и защиты. Вместо облетов области на самолетах с иконами ‑ кулаком супостату в зубы ‑ куда как надежнее. Ну и сыграл я в этом, не погорелом еще театре, роль супостата. Схлопотал пару раз, был перекинут поперек седла своей же заводной, да и проследовал в местный обезьянник ‑ в холодную.
Пока ехали, слышу, колокола бьют, вопли какие‑то. Попробовал, пока по двору вели, спросить ‑ еще раз прилетело под дых. Решил повременить с силовым освобождением. Потом, по разговорам холопов, что за дверью стояли ‑ стерегли безвинного меня, понял ‑ помер кто‑то. Дальше было несложно сообразить ‑ кажется, Василий Иоаннович в ящик сыграл. А тут я со своим прибором вылез, для измерения времени ‑ считай, сроков. Наверное, помстилось кому, что я князю этот срок и отсчитал. Однако, сбегать пока не стал, такую татьбу, по идее, должны в Москве расследовать.
Собственно Москву поглядеть не вышло, если не считать грязных улиц, да очередного поруба, на этот раз в Кремле. Вот поруб изучил детально ‑ неделю, наверное, сидел. А потом пошли допросы.
Граждане мазохисты, вам сюда ‑ в каменный подвал под одной из кремлевских башен. Основные инструменты у местного ката ‑ дыба, кнут, да огонь. Комбинируют затейливо, с выдумкой. Ногти почему‑то не рвут, хотя ‑ и примененное разнообразие вводит глубокую задумчивость. Как отсюда оправданные‑то выходят, и как не помирают с голоду. Ладно, ожоги и следы побоев, допустим, могут зажить, а как быть с последствиями дыбы? Мне, к примеру, на первом же допросе с суставами такое сделали ‑ едва контроль не пробило. И расспрашивают, расспрашивают ‑ люди вокруг участливые, что ни скажешь ‑ всё слушают. Судя по воплям, не одного меня 'задержали по подозрению' ‑ из соседних помещений доносятся звуки собеседований, кажется, на ту же тему.
‑ Служилый помещик, Олег Тимофеев сын! ‑ надо же, объявляют меня, как знатного гостя на приеме. Компания подобралась, судя по одежке, из самых верхов ‑ бояр семеро, да митрополит, да еще всяких чинов церковных шестеро. Или без митрополита обошлись? Во всяком случае, половина из четырнадцати человек ‑ явные церковники, и возглавляет их не монах из заштатной обители ‑ по глазам видно, привык повелевать, наверху товарищ крутится.
Как выяснилось, 'органы' местные не только чистосердечные признания выбивать умеют. Зачитывают сводку‑вытяжку из дела. Чего только нет там! И как появился я в тульских землях, и чем до службы занимался, и как завод поставил ‑ почти всё есть. Стою, мысленно благодарю тех, с кем успел о вере побеседовать ‑ не выдали. Вот о том, что я литвина допрашивал ‑ есть, но без подробностей. Видно, не стал воевода сам себя подставлять ‑ знал, мол, о колдуне, и не выдал. Зато сказано, что пытать сам вызвался, и даже причины, что я воеводе называл, приведены. Еще о тетрадях моих сказано ‑ и сами тетрадки, вот лежат ‑ что будущие учебники, что расчеты часов.
‑ Почто, пес, цифирь чужую пользуешь? Чем тебе родная не люба? Отчего час, аки у латинян, днем и ночью равный? Отчего обычай, от Византии просвещенной перенятый, не чтишь?
‑ Так торопился, святой отец, прости, не ведаю, как звать...
‑ ФИО
‑ Торопился посчитать, как часы делать, счету много было, вот и согрешил. Только, я потом уже, проверял нашим счетом, сошлось. Избави господи, коли согрешил я по незнанию, так укажи, избави от соблазна во грехе завязнуть. А о часах, днём да ночью равных, по скудоумию не домыслил, как такое в малом часнике сотворить, да как потом поверять его.
‑ От предков нам язык и счет даны, и других искать ‑ грех! Еще хорошо, что счет потом сверял, да и иноки, что за тобой книги вычитывали, огрехов не нашли.
И тут она вошла. Кобелюга проклятущий, руки оборваны, болевые центры заглушены, а туда же! Мало тебе Катерины? ‑ примерно так, если нецензурщину вырезать, я услышал 'внутренний голос'.
Впрочем, голос я заткнул быстро ‑ что же, и эстетическое удовольствие получить нельзя, если больной? А вошедшая хороша. Походка, осанка, фигура, даже с учетом перевыполнения современных норм укутывания в n, даже N слоев тряпок, видна. Лицо такое... одухотворенно‑властное, но властность красоты не приглушает. И ‑ кланяются ей, даже и церковники. Похоже, нет тут митрополита московского, иначе бы под благословение подошла наверняка. А она вошла, 'народных судей' взглядом окинула, да в пустое кресло села.
Толкают меня в спину ‑ кланяюсь. Больно, кстати, адски ‑ руки‑то болтаются, похоже, связки порваны. А кланяться нужно ‑ если дело о волшбе, кажется, разваливается, то за непочтение к таким особам голову снести могут легко. А блокада болевых центров на пределе...
‑ Матушка великая княгиня... ‑ вот оно что. Елена Глинская, собственной персоной! Недурен был вкус у покойного великого князя. На таких или женятся без оглядки на веру и приличия, вроде развода, или служат им, как прекрасным дамам. Хорошо, что я женат ‑ иначе, мигни эта красавица, пошел бы прямо сейчас Шуйским глотки грызть.
А княгиня тем временем вопросы‑ответы слушает, сама не встревает. Только взгляд по треугольнику обходит ‑ спрашивающего 'монася', меня, да часы. Шепнула что‑то сидящему рядом боярину, да и вышла.
Оправдан! Как гора с плеч свалилась! Гады, что ж вы делаете, зачем за руки‑то хватать, я сам и поклонюсь, и выйду! Угу, вышел. Правильно хватали ‑ идти‑то мне в Москве некуда. А тут отвели в какую‑то комнатенку, даже свеча на столе есть, чтоб не скучно было, наверное. Через полчаса где‑то, вошел боярин, которому великая княгиня на ухо шептала. Хоть картину с него пиши, 'типичный боярин‑кровопивец времен допетровских', да вывешивай для воспитания юных пионеров. Висит... тьфу, сидит в шапке, в шубе, от которой глазам больно ‑ столько золотого шитья на ней. От шубы, кстати, и я бы не отказался ‑ свежо тут.
‑ Что, служивый, мыслишь, как бы домой добраться?
‑ Уж прости, боярин, не знаю твоего имени, не московский я. А что думаю ‑ как домой добраться, да как теперь службу нести.
‑ Конюший князя... великой княгини, Иван Оболенский. Отца Федором зовут. Кто ты ‑ мне ведомо, в суде слыхал.
‑ Благодарствую, честной боярин Иван Федорович, что не дал кривде верх одержать. ‑ и ‑ кланяться опять. Персона такая, что растереть в пыль может легко. Вроде был у Елены Глинской фаворит, как раз из Оболенских. Овчина‑Телепнев‑Оболенский, а как звали, не помню.
‑ Нужны мне, Олег, твои руки. ‑ ан хамоват боярин. Без отчества назвать здесь только родители, друзья и жена могут. Ну, и вышестоящие. Впрочем, он и есть вышестоящий ‑ настолько выше, что шапка падает.
‑ Да на что они сейчас годны‑то, боярин?
‑ А... пустое, зарастут. Было дело, одному купцу прощение от князя вышло, а перед тем тож на дыбе вздергивали. Ничего, года через три сам видел, как он холопа нерадивого плетью охаживал. Господь милосерд, заживет. А нужно мне от тебя... Ты ли сам часы‑то делал?
‑ Сам, и считал сам, и всю справу сам творил, и ход выправлял.
‑ Что ж изукрасил‑то бедно так?
‑ Прости, боярин, не до жемчугов мне было. Хотел, коли закажет кто, красивые сделать, а на образец только резьбу и положил, чтоб не тоскливо смотреть было. Переводили меня недавно, еще и не обустроился до конца.
‑ И не обустроишься. Переведу тебя в московские жильцы, а с тебя за то ‑ часы хорошие сделаешь. Кому украсить, я сам найду.
‑ Избави, боярин, Иван Федорович! Как же я безрукий‑то работать буду? Дай рукам зажить, не хочу такой заказ холопам поручать. Соберут неправильно ‑ вся работа прахом пойдет.
И пошел у нас торг, только не двух равных, а очень сильного и очень слабого. Выпросил послабление по службе, и чтобы в старом поместье остаться, кроме денег. А через неделю отвезли меня люди Ивана Оболенского обратно в поместье. Со всем вежеством везли ‑ даже кормили с ложки.
Глава 13
