Уделял я некоторое внимание архитектуре Дингов, но, по правде сказать, меня непрестанно отвлекала виселица. Архитектура же виселицы на редкость проста.
По прошествии двух дней пребывания в этом преддверии ада ко мне явилась первая посетительница. Это была Жюли, но ее облик так изменился, что сперва я подумал, не переодетая ли это шпионка Динго. (Заключение чревато развитием параноидальных наклонностей.) На ней было платье до полу с высоким воротом и длинными рукавами, какие носили женщины Динги, а красивые волосы скрывались под топорно изготовленным пробковым шлемом — такие я видел из окна на головах некоторых прохожих.
— Жюли! — воскликнул я. — Что они с тобой сделали?
— Я была репатриирована. — У нее не хватило смелости поднять на меня взгляд, да и вся манера поведения выглядела неестественной и наводила на мысль о принуждении. Несомненно, это можно было отнести на счет вооруженного охранника, который следил за нами через открытую дверь.
— Ты намекаешь, что они заставили тебя…
— Никто меня не заставлял. Я просто решила стать Динго. Они не такие уж плохие, как мы думали. Далеко не все похожи на Бруно. Даже и он ничего, если познакомиться с ним поближе.
— Боже мой, Жюли! Тебе не стыдно?
— Ах, не расстраивайся. Я не это имела в виду. Бруно слишком влюблен в Роксану, чтобы думать еще и обо мне. Кроме того, он все еще прикован к больничной койке.
— Это не то, что имел в виду я.
Но Жюли жизнерадостно продолжала:
— Они собираются пожениться, как только он выйдет из больницы. Ну не чудесно ли это? В самолете по дороге сюда, после того как ты выпрыгнул и бросил меня, Бруно бредил и рассказал мне о себе все. Не скажу, что я многое поняла из его рассказа. Представляешь, ты ему по-настоящему понравился! Так он сказал. Он лежал на носилках, весь в бинтах. Мы все боялись, что самолет вот-вот разобьется, а он повторял: «Так меня не отделывали Бог знает с каких пор. Парень — что надо! Мы будем в одной команде — Белый Клык и я». Может быть, это был просто бред, но говорил он серьезным голосом. Он хочет, чтобы ты навестил их обоих, как только сможешь. Я объяснила ему, что это может случиться не скоро.
— Если вообще случится.
— Именно такое предположение высказала Роксана. И у меня возникло ощущение, что она этим ничуть не огорчена. Она все еще очень гневается на тебя за то, что ты изуродовал Бруно.
— Но я пытался защитить ее честь.
Продолжение той истории, какую Жюли наконец обрисовала мне в свойственной ей рассеянной манере, выглядело следующим образом: Роксана, увидев, как я набросился на Бруно с топором, внезапно сообразила, что она без памяти влюблена в своего мучителя. Ее новообре-тенная любовь каждым своим атомом оказалась такой же сильной, какой минуту назад была ненависть к нему. В охватившем ее в этот момент сострадании она так разозлилась, что была готова обрушить мой топор на меня. Однако Жюли и подоспевшие Динги смогли остановить ее. С тех пор она одержима стремлением отомстить более коварным способом.
— А Крохотуля? — спросил я. — Что она сделала с Крохотулей?
— О, мне нечего было бояться. Она просто читает ей из этой пропагандистской книги, которая так нравится всем Дингам. Она называется «Жизнь человека». Роксана убеждает Крохотулю, что быть любимицей очень гадко, но первое, что девочка спросила, снова увидев меня, было: «Где моя Сворка?» Ей никак не свыкнуться с мыслью, что Сворки больше не будет никогда.
— Жюли, не говори так. Конечно же, она получит ее снова. Все мы получим. Разве ты не слыхала о Холме Игле? Плуто и Кли уже, вероятно, вернулись на Лебединое озеро или на Титан, а еще через неделю-две…
Упоминание родного дома Святого Бернара отозвалось глубокими стенаниями, слетевшими с его губ:
— Gott! Welch Dunkel hier![10]
Жюли взволнованно прижала палец к губам:
— Тсс! Нам не дозволено вспоминать об этом. Это больное место Дингов.
— Что они намерены с нами сделать, Жюли? — прошептал я.
Она грустно покачала головой, избегая моего пристального взгляда.
— Я не могу говорить об этом, — сказала она. — Запрещено. Да я и не знаю толком.
Я ей почему-то не поверил. Оставшееся время визита Жюли пыталась оправдать передо мной ту поспешность, с которой позволила Дингам репатриировать себя. А поскольку, кроме соображений выгоды, она не находила смягчающих вину обстоятельств, убедить меня ей оказалось не по плечу.
Наконец я прервал ее:
— Жюли, пожалуйста, не надо больше об этом. Я прекрасно понимаю, что ты не должна связывать свою судьбу с моей. Только Небу известно, что они намерены со мной сделать, но для тебя нет никакого смысла разделять мою участь. Видимо, они держат меня заложником. Может быть, у них на уме что-нибудь похуже. И в том, и в другом случае тебе лучше быть от меня подальше. — Я уже почти оседлал своего любимого конька и не сомневался, что вот-вот доведу себя до слез, когда Жюли начала хихикать.
Хихикать! Она хихикала и фыркала, втягивая ноздрями воздух, как это обычно делают, чтобы удержаться от не вполне уместной шутки, а потом выбежала из камеры, держась за живот от смеха.
Истерика, подумал я. Каждому стало бы очень грустно, видя любимую девушку в подобном состоянии и не имея сил помочь. Но я не долго думал об этом, потому что размышлять о собственных обстоятельствах было еще грустнее.
Вскоре после ухода Жюли в камере появился охранник и спросил нас, что подать на наш последний обед.
Солнце садилось. Из окна камеры я мог видеть, что у подножия виселицы уже собралась большая толпа зрителей. В десять часов вошел охранник, чтобы унести еду, к которой мы не притронулись (он с волчьей жадностью несколько раз откусил от бифштекса, прежде чем вышел в коридор), а затем капеллан равнодушно уведомил нас, что мы можем исповедоваться ему, если желаем.
— Я исповедуюсь только своему Господину, благодарю вас, — проинформировал священника Святой Бернар. Теперь, когда время нашей казни приближалось, Святой Бернар смог собраться с силами: он знал роль, исполнения которой от него ждали.
Наша камера наполнилась охранниками. Мне приказали отойти от окна. Потом связали руки за спиной. Святой Бернар смирился с путами спокойно.
— Я виноват, Святой Бернар, в том, что ты оказался в этой ситуации. Мне не хотелось, чтобы все кончилось таким образом, — ни для одного из нас.
— Молчать! — рявкнул один из охранников. — Вам не позволено больше говорить.
Святой Бернар улыбнулся.
— О, тебе не за что извиняться, Brüderlein. Что до меня, то я сожалею только об одном — о том, что у меня всего одна жизнь, которую я могу отдать за Господство.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
