И уж особенно раздался народ, когда появился о_н, композитор.
- Здравствуйте... здравствуйте...
- Здравствуйте, - ответил он, чуть поклонясь, мгновенным высверком очков оглядев нас всех разом.
Я стоял впереди. И он, безусловно, меня заметил. То есть он не мог не заметить меня, поскольку заметил всех. А я к тому же стоял впереди.
Но, кажется, он не узнал меня. Я скис. Однако тотчас воспрянул духом: доброе предзнаменование! Не узнал - богатым буду, студентом буду.
Кроме того, у меня мелькнула мысль, что вполне возможно он нарочно сделал вид, будто не знает меня. Ведь ему, как члену экзаменационной комиссии, нельзя было обнаруживать перед всеми, что с одним из абитуриентов он связан давним личным знакомством.
Все гурьбой повалили в подъезд.
Я оглянулся. Петр Ильич Чайковский по-прежнему сидел в своем бронзовом кресле. Рука его застыла в легком взмахе.
А у подножия маячило белое платье.
Первой на экзамен вызвали какую-то девчонку. Пичугу - от земли не видно. Ее проводили снисходительными улыбками. Не потому, что такая пичуга. А потому, что всем было хорошо известно: в истории музыки, в истории композиции еще от века не обнаруживалось гениев среди особ женского пола. Как-то женский пол не привился в этой области. Всюду уж полный матриархат, а тут, слава богу, пока еще сохраняется справедливость.
Ко мне подошел парень, который с бородой и толстущей папкой, спросил:
- Ты с чем?
- Да так, - ответил я жалким голосом. - Этюд. Вальс...
- Ясно, - кивнул сочувственно бородач.
- А у тебя что? - поинтересовался я из вежливости.
- Симфония, - сказал бородач. И добавил значительно: - Вторая.
Тоже ясно. Значит, с Первой не прошел. Ну, это ничего. Может, Пятая удастся. Пятые симфонии, как правило, всем удаются.
В этом консерваторском здании были старинные, надежные стены. Хорошо пригнанные двери. Плотно затворенные окна.
И все же в эту минуту можно было если не услышать, то просто ощутить каждым нервом, как везде и всюду звучит музыка: стенание скрипок, задумчивая речь фаготов, пассажи фортепьяно, журчание арф, рулады человеческих голосов. На всех этажах, во всех коридорах, во всех залах и комнатах шли экзамены. Музыка пронизывала насквозь эти старинные, эти священные стены...
Выпорхнула пичуга. Лицо ее сияло счастьем.
То есть как?.. Неужели рушатся вековые традиции?
Строгая дама в пенсне, которая приглашала на экзамен, вышла следом, заглянула в список, назвала очередную фамилию.
Бородач, пригнув голову, будто готовясь бодаться, двинулся к двери.
А ко мне подошел (уж не знаю, отчего они все подходят ко мне?) немолодой уже такой товарищ в вышитой украинской рубахе:
- Як думаешь, хлопчик: у мэнэ - писнИ... Чи маю надию - з писнЯмы?
В глазах его была нескрываемая тоска.
- Отчего же! - Я пожал плечами. - Песни - это очень нужно.
- Писни, тильки лисни... Га?
- Будет полный порядок, - обнадежил я его, рассматривая искусно вышитую рубаху.
Нет, действительно, отчего же не принять с песнями? Примут, конечно, если хорошие песни. Если они у него не такие тоскливые, как глаза.
Бородач появился минут через двадцать. Его долго слушали. Как-никак симфония!
Но вид его не оставлял сомнений в том, что я был прав: начинать надо сразу с Пятой.
Жаль парня...
Кто там следующий?
На всякий случай - может быть, напоследок - я выглянул в окно.
На месте ли Петр Ильич?
А белое платье?
На месте.
Дама в пенсне заглянула в список и вызвала:
- Прохоров Евгений.
