годъ. Она росла, полна, румяна и здорова. Какой же мужъ выйдетъ изъ десятилѣтняго мальчика, да еще хилаго, блѣднаго и больного? Вѣдь глупыя бабы не довольствуются одной ученостью — вотъ что! Не такъ ли, мой дорогой шадхенъ? ха-ха-ха!
— Раби Шмуль, отвѣтилъ учитель тономъ обиженнаго человѣка — не ожидалъ я отъ васъ, признаться сказать, подобныхъ грѣховныхъ рѣчей. Неужели вы ищете для вашей дочери мужа, въ родѣ русскаго солдата?
— Ну, ну, не сердитесь, мой милый! Къ слову пришло, ну и сказалъ.
— То-то къ слову, отвѣтилъ шадхенъ примирительно. — Не до шутокъ теперь. Куй желѣзо, пока горячо.
— А о приданомъ какъ?
— Отецъ жениха беретъ новобрачныхъ на десять лѣтъ на свои харчи[48]. Жениху справятъ богатый гардеробъ. Ему дарятъ талмудъ новаго изданія, и различныя дорогія книги.
— А денегъ?
— Денегъ ни гроша. Десять лѣтъ харчей! сосчитайте, раби Шмуль, хорошенько, вѣдь это не шутка.
— Плохо. А отъ меня же что требуется?
— Отъ васъ? Дюжина зоновыхъ рубахъ, шесть платьевъ ситцевыхъ, шесть платьевъ шерстяныхъ, три платья шелковыхъ, шубу лисью, шелкомъ крытую…
— Ну, это само собою разумѣется! Денегъ сколько?
— Денегъ не мало. Повѣрьте, раби Шмуль, что я три дня къ ряду уже торгуюсь поцыгански. Стали на крупной цифрѣ, хоть убей ихъ. Ни копѣйки не уступаютъ.
— Сколько же? повторилъ раби Шмуль, мрачно наморщивъ лобъ.
— Тысячу… двѣсти рублей ассигнаціями.
— Взбѣсились они, что ли?
— А чортъ ихъ знаетъ, уперлись — да и только. Говорятъ, не будь такія жаркія времена, и за двойную цѣну не согласились бы.
— Ну, уперлись, пусть ихъ!
— Раби Шмуль! Что правду таить? Вѣдь дочь ваша далеко не красавица, да и вдобавокъ шепелявитъ и совершенно безграмотна. А передніе зубы? Зубы, зубы, раби Шмуль! Это чего стоитъ?
— Что толковать о пустякахъ! оскорбленно отвѣтилъ отецъ невѣсты. — Невѣста не лошадь; въ зубы нечего заглядывать.
— То-то не лошадь. Только даровому коню въ зубы не смотрятъ, вы же невѣсту не дарите. Десять лѣтъ харчей чего-нибудь да стоятъ. Корми вашу дочь и будущихъ ея дѣтокъ, а вы спихнули съ плечъ товаръ, и знать ничего не хотите.
— Нѣтъ, тысячи-двухсотъ не дамъ, отрѣзалъ раби Шмуль рѣшительно, и всталъ.
— Ай, раби Шмуль! кончайте скорѣе, а то позже и за двойную цѣну не пріобрѣтете такого затюшку.
— Свѣтъ еще не клиномъ сошелся.
— Вы бы вспомнили о своемъ клинѣ, и образумились бы.
— О какомъ клинѣ?
— А о племянникѣ-выкрестѣ. Благо, пока никто, кромѣ меня, этого не знаетъ. Это такой изъянъ въ семействѣ, что и мильйономъ не замажешь.
Раби Шмуль смутился, и покраснѣлъ до ушей.
— Любезный шадхенъ, обратился онъ къ учителю задобривающимъ тономъ. — Я обѣщалъ вамъ тридцать рублей за вашъ трудъ; если уломаете подлеца Ицку, дамъ полсотни.
— Душою радъ служить вазгь, мой другъ, но ничего не сдѣлаешь съ этимъ упорнымъ осломъ. А вотъ что, раби Шмуль. Я уломаю его на половину наличными, а другую половину векселемъ.
— Что за разница? по векселю придется же платить когда-нибудь?
— Никогда платить не будете.
— Какъ такъ?
— Вексель напишемъ на имя будущаго вашего зятя, который, послѣ свадьбы, будетъ моимъ ученикомъ, и я клянусь вамъ своею бородою и пейсами, что склоню его возвратить вамъ вексель послѣ свадьбы. Онъ меня не посмѣетъ ослушаться. Дочери вашей прикажите мнѣ содѣйствовать. Онъ такой больной и робкій, что боится мухи.
— Больной, вы сказали?
— То-есть, деликатный, хотѣлъ я сказать, спохватился шадхенъ, видимо досадуя на свою неосторожность.
— Дѣлать нечего, согласенъ.
— Такъ по рукамъ. Вечеромъ изъ синагоги мы отправимся прямо къ Ицкѣ, и покончимъ дѣло. Не мѣшало бы получить отъ васъ задаточекъ. Вы не повѣрите, милѣйшій раби, какъ я нуждаюсь. Всѣ надуваютъ меня, простяка. Вотъ дармоѣдъ! указалъ онъ на меня — пьетъ и жретъ за троихъ, а его любезные родители уже круглый годъ не высылаютъ мнѣ ни копѣйки.
Какая-то цвѣтная ассигнація перешла изъ рукъ раби Шмуля въ руки свата.
По уходѣ одураченнаго покупателя, факторъ-шадхенъ прошелся нѣсколько разъ по комнатѣ, потирая руки отъ удовольствія. Возвратился его помощникъ, котораго онъ за полчаса тому назадъ спровадилъ куда-то.
— Что, Шмуль кончилъ?
— Кой чортъ кончилъ! уперся, скряга, хоть убей его. Я разсердился и чуть не выгналъ его вонъ.
«Вотъ шельмы», подумалъ я: «надуваютъ даже другъ друга».
Вновь распахнулась дверь съ необычнымъ скрипомъ. Въ комнату ввалился колоссъ родосскій на двухъ толстыхъ лапахъ съ громаднымъ брюхомъ и бычачьей головой. Учитель съ удивленіемъ посмотрѣлъ на это чучело.
— Шолемъ алейхемъ! затрубилъ колоссъ.
— Алейхемъ шолемъ! Садитесь.
Гость, пыхтя и отдуваясь, опустился на стулъ.
— Кто вы? спросилъ учитель рѣзко-грубымъ тономъ.
— Жара! Вотъ жара! едва передвигаешь ноги. Уфъ!
— Кто вы?
— Я корчмарь изъ Мандрыковки.
— Ваше имя?
— Подрешъ Клоцъ.
— Не знаю. Что нужно?
— Жениха нужно для моей дочери. Вы шадхенъ?
— Я. Какого сорта вамъ?
— Самаго перваго.
— Ученаго?
— Ни-ни! Ненужно ученаго. Давайте работящаго, да покрупнѣе.
— Вашей дочери сколько лѣтъ?
— Моей Двосѣ — восьмнадцать лѣтъ съ хвостикомъ.
— Что засидѣлась?
— Не послалъ Господь. Живемъ въ деревнѣ; никакая собака не заглянетъ. Ждали, ждали, а вотъ указъ и спугнулъ.
— Да вашей дочери нечего пугаться, она уже перешагнула за шестнадцать; значитъ, выходи замужъ когда угодно.
— Да, когда угодно, а за кого выдти? До указа повытащутъ всѣхъ жениховъ, а тамъ жди не дождешься.
— У меня крупныхъ жениховъ нѣтъ; все малолѣтки, мелюзга.
— Такихъ моя Двося и на глаза не пуститъ. Ей покрупнѣе, въ родѣ вдовца, что ли.
— Нѣтъ теперь такихъ; были у меня три, но уже повѣнчались.
— Хорошо заплатилъ бы.
— Радъ бы душою, да нѣтъ. Подумаю, поищу, авось найдется. Приданаго сколько дадите?
— Пять коровъ, пара лошадей, серебряные подсвѣчники, изба и кабакъ вдобавокъ.
— Хорошо. А, мнѣ что?
— Каковъ женихъ, такова и плата.
— Постараюсь. Понавѣдайтесь на дняхъ.
— Прощайте.
— Съ Богомъ.
Колоссъ вывалился вонъ.
— Вотъ бугай! всплеснулъ учитель руками: — если его дочь на него похожа, то во всемъ околоткѣ не подъискать ей ровни. Надобно, впрочемъ…
— Гдѣ онъ? гдѣ онъ, разбойникъ, обманщикъ, безбожникъ? раздался пискливый женскій голосокъ.
Ворвалась, какъ вихрь, какая-то миніатюрная жидовочка. Лицо ее было желтоблѣдно и измято. Головная повязка сползла въ сторону, верхняя одежда накинута была на одинъ рукавъ, а другой волочился по землѣ.
— А! Это вы, честный шадхенъ? Это вы загубили моего ребенка, мою бѣдную дочь? Это вы надули бѣдную вдову? Это вы погубили бѣдную сиротку? А за сколько рублей продали вы еврейскую душу? за сколько рублей…
— Тю-тю-тю! расходилась бѣсовская мельница!
— Мельница! я мельница? ты мошенникъ, плутъ, извергъ, разбойникъ, не еврей ты, татаринъ ты, цыганъ ты! Свелъ, нечего сказать! Надѣлилъ товарцемъ! Колпака какого-то далъ моей дочери, соню, храпуна какого-то, сморкатаго, вонючаго,
