— А разве я сказал, что ухожу из треста?
— Значит, останешься?
— Видишь ли, Женя, все дело в том...
— Олег, сколько у тебя записей в трудовой книжке?
— Двенадцать.
— А сколько тебе лет?
— Тридцать. Будет.
— Если не считать вынужденных простоев — полгода на место. Я правильно посчитала, Олег?
— Но на последнем месте я уже около двух лет.
— Олег, сколько у нас детей?
— У нас нет детей, Женя.
— Почему, Олег? Не отвечай. Я спрашиваю не потому, что не знаю. Я знаю. Кем ты работаешь, Олег? Ты каждое утро обзваниваешь весь остров и собираешь цифирьки, чтобы вписать их в клеточки.
— Я составляю отчеты о работе предприятий за прошедший день. Кроме того, на мне лежит обязанность анализировать эти данные...
— Отлично, Олег! Прекрасно, Олег! Восхитительно!
— Вот видишь, тебе даже нравится. — Он сделал безуспешную попытку не заметить издевки.
— Олег, кем работают твои институтские друзья?
— Мои друзья работают министрами, директорами комбинатов, двое защитили кандидатские диссертации, один стал доктором, трое вернулись из заграничных командировок с «Волгами», и один...
— Хватит, Олег. Ты мог бы продолжать, если бы все это была выдумка. Но ведь это не выдумка, ведь все так и есть. Олег, у тебя нет самолюбия.
— Почему? У меня отличное самолюбие. Мы с ним ладим.
— Олег, ты хочешь знать, чем все это кончится? Я уйду от тебя. Я хочу жить нормальной жизнью. Я хочу рожать детей, гордиться своим мужем и время от времени делать обновки. И не только себе, я и тебе хочу делать обновки, Олег, я ведь даже не спрашиваю, куда ты хочешь перейти, на какую работу, кем... Я уверена — ничего дельного тебе не предложат. Никогда.
— Может быть, в данном случае ты и права, но...
— Олег, ведь ты самый обыкновенный, пошлый, примитивный, дешевый, жалкий летун. Ты что-то ищешь в жизни? Нет, ты ничего не ищешь. Ты к чему-то стремишься? Нет. У тебя большая цель? Нет. У тебя маленькая цель? Нет. Ничего у тебя нет. Нет, нет, нет!
— Женя, послушай, у них там отличное место...
— Тринадцатое?
— Знаешь, я решил снова вернуться к практике. Я буду делать бумагу, а не исписывать ее. А какая там охота, рыбалка! А грибы! Поронайская долина славится такими...
— Ты знаешь, как переводится слово «Поронайск»?
— Ну?
— «Гнилое место». Это будет твое гнилое место, Олег, я сказала серьезно. Подумай, Олег.
— Мне надо сегодня уехать, Женя. Понимаешь, надо. Обязательно. Это уже зависит не от меня. Я подведу людей.
— Людей? — резко обернулась Женя. — Я не ослышалась? Ты в самом деле сказал, что подведешь людей? Олег, разве ты не подводишь каждый раз меня? Разве не обманываешь меня в моих планах, в моих надеждах и мечтах?
— Ладно, Женя, не будем. Согласись, этот разговор идет в одни ворота. Я не могу тебе ничего ответить сейчас. Я вернусь через неделю, и мы продолжим.
— Нет, Олег, Мы не продолжим этот разговор. Мы его закончим.
Глава третья
Обойдя почти весь вокзал, Левашов не увидел ничего такого, что могло бы навести его на след преступников.
Действительно, трудно было предположить, что преступники, набив чемодан деньгами, удержались бы от соблазна посидеть пусть в маленьком, тесном, низком, прокуренном, но все-таки ресторане. Левашов уже не один раз замечал магическое действие этого слова на людей, стремящихся произвести впечатление, гульнуть, шикануть. А его начальник говорил о необъяснимом влиянии этого слова на людей, потенциально склонных к правонарушению. И еще начальник добавлял, что кривая правонарушений в районе ресторанов всегда выше, нежели в других общественных местах.
До отправления оставалось минут тридцать. В это время за столиками сидели лишь пассажиры поезда Южно-Сахалинск — Тымовское. Когда объявят посадку, столики опустеют за несколько минут. Поэтому опытные официанты брали плату одновременно с заказом. Гул голосов в низком дымном зале казался уютным, чуть ли не домашним. Все со знанием дела говорили о тайфунах, снежных заносах и невероятно страшных случаях, которых всегда вдоволь при такой погоде.
Чего только не услышишь на вокзалах, в вагонах островной узкоколейки! Здесь можно встретить людей, которые обходили каждый клочок острова, побывали в бухтах Курил, Камчатки, Японии. И о чем бы ни шел разговор, у них всегда находилась история по поводу. О нивхских обычаях, ловле кальмаров, встречах с медведем, о командировке, которая длилась сто один день вместо недели, о том, кто как замерзал, тонул, пропадал и все-таки не замерз, не утонул, не пропал. Потом эти рассказы слушатели раскрашивали подробностями собственных похождений, и постепенно складывалась история, которая годами кочевала с острова на остров, уходила на материк и возвращалась обратно. И никого не интересовало, происходило ли все это на самом деле. Такие рассказы с преувеличениями стали своеобразным обрядом на причалах, в аэропортах, гостиницах, на вокзалах...
Порывы ветра за тонкими стенами вполне заменяли оркестр, и буран был словно еще одним собеседником за каждым столом. Да, сейчас он хозяин на острове, но в протяжном вое слышались боль и обреченность, он будто знал, что его сила не беспредельна, что потом опять будут солнце, синее небо и тишина.
В углу, под обмороженным фикусом, пели про камешки, которые кто-то не переставая бросал с крутого берега прямо в пролив имени Жана-Франсуа Лаперуза, рядом без выражения, будто казнясь, пели про путь, оказавшийся слишком далеким и долгим, причем подвернуть назад не было никакой возможности. Но самой шумной была компания, которая без зазрения совести превозносила чью-то девушку, сравнивая ее со всей флорой и фауной родной земли: губы — с лепестками роз, голос — с соловьиным пением, фигуру — со стволом тополя...
— Садися, парень, чего стоять-то, — вдруг услышал Левашов.
Он обернулся. Рядом, за столиком, расположились трое ребят.
— Садись, садись, — повторил басом самый крупный из них, с тяжелым и добрым лицом. — Лучше места все равно не найдешь.
Левашов сел, ему тут же придвинули тарелку с заливными гребешками, налили в высокий фужер «Горного воздуха», заверили, что к гребешкам никто не притрагивался.
— Ты давай уминай... А то еще неизвестно, успеет ли к тебе официант добраться до отхода поезда, — проговорил второй парень, с длинными вьющимися волосами.
— На острове давно? — спросил третий — маленький, розовощекий и какой-то слишком уж красивый.
— Три года, — сказал Левашов.
— Как раз срок, — сказал большой парень. — Уезжать не думаешь?
— Что вы, ребята! Только осмотрелся!
— И правильно, — солидно и серьезно одобрил парень. — Да, чтоб не забыть... Меня Иваном зовут. А этого кудлатого — Афонька. Ну и Федор — самый красивый и самый...
— На первый раз хватит и того, что я самый красивый. А Иван у нас самый толстый.
— А Афоня? — улыбнулся Левашов.
— А он самый умный, — захохотал Афоня.
Знакомство получалось легким, без молчаливого ковыряния в тарелках и спасительных старых анекдотов. Сам Левашов был не из разговорчивых, но иногда он словно забывал о своем характере и без усилий становился болтливым, агрессивно-деловым или невозмутимым до апатичности.
— Далеко едешь? — спросил Иван уважительно.
— До конца, ребята, до Тымовского.
— Не лесоруб случайно?
— Нет.
— А то давай с нами... Среди лесорубов мы большие люди. Правофланговые производства, можно сказать. Иван, можно сказать, что мы правофланговые производства? — повернулся Афоня к другу.
— Лучше не надо, — скупо улыбнулся Иван. — Ответственность больно велика.
Левашов, не поднимая головы, осторожно, но внимательно осмотрел руки ребят. И успокоился. Тяжелые пальцы, сломанные ногти, красная кожа — все говорило о том, что ребята не врут. А впрочем, чего не бывает, подумал Левашов. И коль уж такая у меня работа, что подозрительность оборачивается добросовестностью... Мысленно извинившись перед ребятами, он задал первый прощупывающий вопрос:
— А в Южном что вы делали?
— Проветривались, — усмехнулся Федор.
— Легкая перемена обстановки, — сказал Афоня. — Встряска, так сказать. Иван, можно так сказать?
— Заткнись.
— Во-во! А знаешь, почему он мне рот затыкает? Бригадиром был до недавнего времени. И вылетел. С треском. Будто это не Иван из бригадиров вылетел, а ель в тайге рухнула. А знаешь, за что? Несчастный случай у него на участке. Не уберег рабочего. Зацепило веткой, а там ветка потолще этой колонны.
— Но рабочий-то жив? — спросил Левашов, отметив про себя, что ребята ушли от ответа.
— Мозги ему отдавило, — сказал Иван. — Ты думаешь, кого — Афоньку и хлестнуло по мозгам.
— А в Южном давно? — чуть иначе повторил вопрос Левашов.
— Какой давно — три дня, — ответил Федор и стал смотреть в зал. — А что, Афоня, женился бы вон на той?
— Один раз уже женился, пока хватит.
— А ты на острове почему оказался? — вдруг спросил Иван Левашова.
