— Да, лезь ты куда хочешь, твоя же жизнь, чё сидеть на одном месте! — Разозлился я. — Только документы сделай липовые, что ты не Михаил Волков, а какой-нибудь Хвосто Лаппонен. И дай ради Бога поспать!
— Ну да, ну да, — пробубнил шаман, задумавшись о чём-то нехорошем.
* * *
От 15-ти тысяч рублей задатка, когда я 14 отдал мужикам, нам с «Малышом» осталось по пятьсот рублей. Остальные деньги должны были поступить на мой и Бори Александрова счёт по мере реализации товара. И деньги эти были очень хорошие. Я бы даже сказал для простого советского человека очень большие деньги, которые требовалось позже раскидать на несколько сберегательных книжек на предъявителя, самое интересное изобретение советского общества. Именно благодаря таким безымянным книжкам спокойно себя чувствовали все советские подпольные миллионеры.
— В расчёте? — Спросил я плотного коренастого мужичка в белой кепочке, с которым на следующий день мы с Борей Александровым обедали в «пельменной» почти в самом центре Ленинграда. — Все дела я закрыл с товарищем Зараном?
«Неплохо бы такую кепку тоже приобрести», — подумал я, выглядывая за окно, где уже припекало непривычно жаркое для начала июня солнце.
— Так, — пробубнил мужичок с квадратной челюстью, потом порылся в кармане и вытащил, надо полагать, подробную инструкцию. — Вот. Последний пункт. Заран написал, что я обещал привезти в Горький для записи… магнита… магнит… Хрен подчерк разберёшь. В общем, ты, Тафгай, ему обещал, что привезёшь Владимира Семёновича Высоцкого для какой-то записи. Мы уже в ДК и студию оборудовали. Аркашу Северного записали. Надо везти Владимира Семёновича.
— А «Битлз» привезти в Горький не надо? — Хмыкнул «Малыш», покосившись на меня.
— Вот «Битлз», молодой человек, не надо, — обиделся мужичок. — А Высоцкого надо.
— Слушай, а давай я вам «Лейся песню» привезу, у меня продюсер там знакомый, — я тяжело вздохнул, укоряя себя за длинный язык. — Где я сейчас Высоцкого найду. Театральный сезон закончился, «Таганка» сейчас с гастролями хрен знает куда усвистала.
— «Лейся песню» мы сами пригласим, — упрямо пробубнил мужичок. — Ты, Тафгай, человек авторитетный, но если Володю не привезёшь, перед обществом ответить придётся.
— Да мы мужик сейчас знаешь, как с тобой пошутим? — Разгорячился «Малыш», который уже наверно представил, как мы макнём товарища с квадратной челюстью в одно отхожее место головой.
— Подожди, — я поднял руку как вождь племени «Делаваров». — Так.
«Кому бы позвонить? — подумал я, повертев по сторонам головой. — Может, Мише Плоткину, у них тусовка большая». И вдруг мой взгляд упал на огромную афишу, которая была наклеена на круглую тумбу буквально в пяти метрах от «Пельменной», где большими буквами было написано «Десять дней, которые потрясли мир» и «Пугачёв». А в левом верхнем углу был нарисован красный квадрат с подписью «Театр на Таганке».
— Высоцкого вам «вынь да положь», — пробубнил я. — Звони, мужик, Зарану. Завтра днём в Горький на несколько часов я вам привезу Владимира Семёновича. Чтоб сессионный музыканты к десяти утра были в сборе! Пошли «Малышатина», время не ждёт!
— Какие музыканты?! Я не догнал? — Крикнул в спину мужичок.
— Найдите самых лучших! — Уже из дверей, войдя в боевой раж, ответил я. — Запись сделаем на все времена! Чтоб для матери-истории и навсегда!
* * *
Перед Дворцом культуры Первой пятилетки на берегу Крюковского канала я внимательно осмотрел свой и Бори Александрова внешний вид. Низ — джинсы американские, верх — рубашки цветастые из Мюнхена, самый низ — белые кроссовки «Адидас» с тремя синими полосками.
— Кто носит фирму «Адидас», тому любая телефончик даст, — пробормотал я.
— Какой дальше план? — Шмыгнул носом юный гений прорыва.
— Врываемся во дворец, — я загнул один палец. — Всех, кто мешается под ногами, вколачиваем в борт. Дальше небольшая перепасовка.
— И по ситуации, — улыбнулся Боря.
— Точно!
На вахте, чтобы бдительная бабушка меньше задавала вопросов, кто мы и откуда, я сам начал с этих самых вопросов:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Добрый день! Крыша не протекает?
— Чего? — Опешила бабушка.
— Я говорю, из унитазов не вытекает на пол то, что не тонет? И как у вас с противопожарной безопасностью обстоит тревожная обстановка? Почему веник в неположенном месте? — Выдал я скороговоркой.
— Нормально веник стоит, — обиделась вахтерша. — Чего привязались?
— Мы из вневедомственной охраны социалистического порядка, — продолжил я наседать. — Московские артисты сейчас где?
— Балерины из соседнего Мариинского театра жалуется на шум и сквернословия, — включился в игру юный гений прорыва. — Невозможно репетировать. Уши вянут и музыкальный слух портится.
— Да вопрос с «Таганкой» теперь взят на строжайший контроль комитетом ВЛКСМ, — еле сдерживая смех, продолжил я. — Так, где московские театральные хулиганы?
— Да где ж им быть, лешим?! — Хлопнула кулаком по столу бдительная бабушка вахтерша. — Вот там по коридору пройдёте, увидите, в гримёрке сидят с утра пьют и курят! А я сразу директору сказал, тюрьма по ним плачет! А ещё артисты.
— Сигнал принят, — сообщил я старушке и кивнул «Малышу» показывая, что дуй за мной.
В бедной артистической гримёрке, которая кого только не видела за свой многолетний срок, можно было смело на сигаретный «коромыслом» дым сигарет без ментола повесить топор. Я в первые секунды даже не смог рассмотреть, где среди весёлой компании сидит сам Владимир Высоцкий.
— Товарищ Жеглов, Глеб Егорыч! — Гаркнул я. — О, Атос, привет. — Поздоровался я с Вениамином Смеховым. — Бумбараш, здорово. — Я хлопнул по плечу Валерия Золотухина. — Глеб Егорыч, мать твою, отзовитесь! Промокаш… то есть Ваня Бортник, где Жеглов-то? Чё у вас в театре за бардак?
— Вы товарищ кого ищете? — Встал с ножом в руке безусый и сейчас малоузнаваемый Леонид Филатов. — Дверью ошиблись, али ещё чем?
— Кто вы такой, в конце концов! — Взвизгнули немного нервные артистки театра.
— Служба у Федота — рыбалка да охота. Царю — дичь да рыба, Федоту — спасибо. Гостей во дворце — как семян в огурце. — Я прочитал несколько строчек из «Федота-Стрельца», пытаясь рассмотреть, где же наша всесоюзная знаменитость и легендарный автор исполнитель всеми любимых песен.
— Постойте, — пророкотал характерным голосом с хрипотцой Высоцкий, который оказывается всё это время, стоял у открытого окна и курил наружу, не загрязняя воздух этой прокуренной тесной гримёрки. — Это же хоккеисты: Иван Тафгаев и Борис Александров собственной персоной. Олимпийские чемпионы и чемпионы мира.
— И чемпионы СССР, — пробухтел «Малыш». — А вас товарищ Высоцкий я попрошу с вещами на выход.
— Шутка. — Я чуть не упал от такой наглости моего юного друга. — Вас Владимир Семёнович хоккеисты приглашают на творческую встречу, дабы скрепить союз клюшки и лиры скромной символической денежной премией в пределах полёта вашей поэтической фантазии.
— Это, наверное, получится очень дорого, так как моя фантазия не имеет границ. — Высоцкий развёл руки в стороны и улыбнулся, как на сцене.
— Кому-то супчик жидковат, а кому-то унитаз золотой маловат! — Брякнул «Малыш».
— Да, Глеб Его…, то есть Владимир Семёнович, — поддакнул я. — По дороге обговорим границы полёта поэтической фантазии. Сейчас время деньги!
Когда через три минуты Высоцкий в сопровождении меня и Бори Александрова проходил мимо вахты, бдительная бабушка хлопнула в ладоши и крикнула нам в след:
— Скрутили-таки одного антисоветчика! Молодцы! Так держать комсомольцы!
— Мы ещё вернёмся, — хмыкнул «Малыш». — Вы нам всех перепишите.
— Постойте! — Внезапно следом за нами выбежал Леонид Филатов. — Постойте! — Ещё раз крикнул он, догнав нас уже на улице. — А вот эти стихи: Служба у Федота — рыбалка да охота. Царю — дичь да щука.
— Рыба, — подсказал я. — Федоту — спасибо.
— Леня отстань от людей, нам надо перед творческой встречей с мыслями собраться, — сплюнул на раскалённый асфальт Владимир Семенович, пока «Малыш» тормозил все машины подряд.
