Так тепло, что последние сугробы, спрятавшиеся в темных сырых оврагах, обливаются холодным потом. Набухшие ручьи, раньше впадавшие в самые обычные лужи и считавшие за счастье впасть в какую-нибудь речку-переплюйку, теперь все как один норовят течь в моря, а то и в океаны. На подсохших пригорках малахитово зазеленели прошлогодние коровьи лепешки с деловито снующими в них насекомыми. Льда на озере, считай, что уж и нет. Те из любителей подледного лова, которые никак не могут перестроиться на летний лад, приносят намороженный дома лед и сидят на нем не дыша, боясь проломить. Никаким буром и тем более пешней к нему уже прикасаться нельзя, и потому сверлят в нем лунки аккуратно ручной дрелью, заправляя в патрон обычные сверла по металлу, диаметром не менее сантиметра или, для крупной рыбы, двух и даже трехсантиметровые перовые сверла по дереву. Рыбакам вообще трудно в межсезонье. Перейти на летнюю рыбалку – это значит не просто поменять короткую удочку на длинную и валенки на болотные сапоги, а еще и осознать, что водку, ледяную по умолчанию зимой, теперь надо перед употреблением охлаждать. В это смутное весеннее время, когда зимняя рыбалка уже кончилась, а летняя еще не началась, им снятся беспокойные эротические сны с икрой и русалками; при взгляде на расцветающие женские ноги в чулках в крупную сетку рыбак начинает что-то мучительно вспоминать и лихорадочно искать в карманах штанов то ли поплавок, то ли воблер…
Музей-усадьба Д. И. Менделеева в деревне Боблово
На самом деле никакой усадьбы Менделеева нет. Ее спалили дотла революционные крестьяне в девятнадцатом году. Остался только небольшой одноэтажный, терпеливо ждущий капитального ремонта дом профессора Ильина, с которым Дмитрий Иванович вскладчину покупал Боблово. Перед домом растет старая-престарая липа, по нижним веткам которой крадучись ходит неученый кот, безуспешно пытающийся поймать галок, сидящих на верхних ветках… В этот самый дом и снесли уцелевшие от пожара в менделеевской усадьбе вещи в 1987 году, когда решили устроить музей. Потомки революционно настроенных крестьян снесли их не то чтобы даром, а продали, упорно ссылаясь на послепожарный указ московского генерал-губернатора Ростопчина от восемьсот двенадцатого года о том, что «все вещи, откуда бы они взяты ни были, являются неотъемлемой собственностью того, кто в данный момент ими владеет». Среди прочего, был приобретен музеем знаменитый диван, на котором Менделееву во сне привиделась Периодическая система элементов имени его самого. Молва приписывала этому дивану чудодейственные свойства. Ходили даже слухи, что в девяностых годах приезжал в Боблово тогдашний президент Российской академии наук, чтобы хоть полчасика поспать на диване, в надежде, что приснится ему, где найти денег для подведомственной ему организации. Как бы не так. Не только не приснилось, но даже и заснуть не мог. Так и провертелся все полчаса. Или приснилось ему, где, но не то где, на которое он рассчитывал… Или это был не президент Академии, а министр культуры… Впрочем, результат, как всем нам известно, был тот же. Говорят, что кусочек обивки дивана из того места, на котором лежала голова великого ученого, аккуратно вплетен в кресло, стоящее так высоко… Впрочем, результат, как всем нам известно… Может, от того, что не тем местом к нему прикладываются.
Под стеклом, в отдельной витрине, стоят две знаменитых склянки – одна для воды, а другая для спирта, – которыми Менделеев отмерял эти два реагента перед соединением. На самом деле это не оригинальные немецкие склянки, которыми пользовался великий ученый, а их копии, изготовленные еще в советское время Клинским заводом лабораторного стекла. Честно говоря, вода и спирт, если их отмерять этими ущербными в прямом и переносном смысле изделиями, вообще не соединяются. Если еще честнее, то и к продукту соединения воды со спиртом Дмитрий Иванович не имел никакого отношения. Теперь об этом стараются не вспоминать, а при жизни великого ученого окружающие и вовсе изводили его насмешками и намеками на водочную тему. Особенно измучили его бобловские крестьяне. Придут, бывало, к крыльцу усадьбы, поставят на землю ведро, а то и два с водой, снимут шапки и давай канючить: «Батюшка-барин, соедини ты их ради Христа. Воды, вишь, мы тебе принесли. Хороша водичка-то. Ключевая, студеная. Ты только добавь в нее, сколько нужно этого… ну, этого самого… которого сам знаешь…»
Год Менделеев убеждал их в том, что никакого спирта у него нет и не было, другой убеждал, а на третьем понял, что плетью обуха не перешибешь, плюнул и стал гнать отличного качества спирт из ржи, что росла на его поле. Когда его дочь, Люба, выходила замуж за Александра Блока, то на праздничных столах в бобловском доме в большом количестве, в хрустальных графинах… Но это уж та самая история, которую не любят рассказывать экскурсоводы в расположенном неподалеку блоковском музее в деревне Шахматово.
Впрочем, зятя Дмитрий Иванович несмотря ни на что любил. Он даже предпринял попытку систематизировать его стихи и свел их в большую таблицу, вроде периодической. По расчетам Менделеева, в одной из пустых клеток в левом нижнем углу через несколько лет должна была появиться поэма под названием «Десять» или «Одиннадцать». Великий химик смог даже предсказать приблизительное количество глав… Увы, все эти выкладки были только в черновиках и то ли хранятся теперь в Петербурге, в мемориальном кабинете Менделеева, то ли сгорели в девятнадцатом году.
Говоря красиво, ветер от блоковского Шахматово так и дует во все щели оконных рам усадьбы Боблово. На одно слово о Менделееве у нашего экскурсовода приходилось как минимум два стихотворения Блока, которые он с чувством декламировал. Уже в самом конце своего рассказа он спросил:
– Достаточно ли у вас терпения, чтобы прослушать еще одно стихотворение Александра Александровича?
– Нет, недостаточно! – громко прошептал мальчик лет семи или восьми и, испугавшись сказанного, тут же выбежал из зала. И я, хоть и не произнес ни слова, вышел вслед за ним.
В старинном парке, окружающем усадьбу, в снегу были прокопаны глубокие траншеи-тропинки, по которым можно дойти до места, откуда открывается вид на близлежащие холмы, поля и леса. Где-то в этих лесах, в нескольких километрах от Боблово, прячется деревня Тараканово с полуразрушенной церковью. Рядом с церковью, в которой венчалась дочь великого химика и внук профессора ботаники, стоит бронзовый памятник Любови Менделеевой и Александру Блоку. К памятнику приезжают свадебные кортежи с молодоженами, «мечтающими, – как писала одна популярная газета, – о долгой совместной жизни». Интересно, приезжали бы они, если бы рядом с фигурами Менделеевой и Блока стояла третья – Андрея Белого?
* * *
Еще и недели не прошло с тех пор, как дети сачками и панамками закидывали майских жуков, которых в этом году была такая пропасть, что даже прожорливые птенцы воротили от них свои желтые клювики, – не замедлила явиться новая напасть. Уродились в несметных саранчовых количествах капустницы. Буквально в одночасье весь окружающий воздух побелел и поднялся на крыло. Знающие люди говорят, что осенью капусты будет столько, что у всех девушек, которые ее регулярно едят с детства, все будет хорошо, а в отдельных случаях еще больше. Мало кто помнит, однако, что не только с капустой, но и с бабочками капустницами связано одно из почти забытых ныне старинных русских поверий. В губерниях вроде Владимирской, где почва сплошной суглинок и песок, капуста растет плохо, но стоит девушке в начале июня выйти в поле, раздеться до пояса и подставить все, что должно к свадьбе вырасти, капустницам… Кстати говоря, во Владимирской, Ивановской и Нижегородской губерниях, бабочку капустницу раньше так и называли – наперсница. Эти первые июньские дни в народе называются «на Авдотью Капустницу» или «на Авдотью Наперсницу», а в некоторых местностях и вовсе «Авдотью Грудинкину». Юноши водят хороводы вокруг полей с бабочками и девушками, а мужчины женатые пьют горькую и пытаются закусить собственными локтями. Тогда же поют частушки приличествующие случаю. Девушки, к примеру, поют: «Перед мальчиками – хожу пальчиками. Перед зрелыми людьми – хожу белыми грудьми», – а юноши: «Капуста, капуста капустится. Постоит, постоит и опустится…» Впрочем, эту поют замужние женщины. После того, как растащат по домам мужей, напившихся горькой.
* * *
Две последних недели весны напоминают вечер пятницы. Даже если ты успел заранее расцвести, то для того чтобы успеть опылиться, отложить яйца, икринки, образовать завязь или хотя бы просто пригласить поужинать в ресторан, надо долго стоять в очереди…
Выкса
Рассказ о Выксе надо начинать издалека – из Тулы. Даже и еще дальше – из Санкт-Петербурга. Кабы императрица Елизавета Петровна не запретила вырубать леса в радиусе двухсот верст от Москвы, то никакой Выксы и не было бы. Так бы и подвозили подмосковные дрова к тульским железоделательным заводам, так бы и дымили они во все трубы, а мурома с мордвой так бы и жили себе в Нижнем Поочье по берегам тихих речушек Выксуны и Железницы, так бы и пили железистую на вкус воду. Занимались бы мурома с мордвой охотой и рыболовством, ковали бы наконечники для копий, стрел, ковали бы мечи и ножи из железа, которое выплавляли бы в примитивных рудообжигательных печах – сыродутных домницах со снесенным колошником, сильно выгнутой лещадью, без шлаковыпуска, работавших на принудительной тяге через керамические сопла, вставленные в полностью закрытое устье печи. Нет, я не знаю, что такое колошник и чем он отличается от кокошника. Про лещадь я даже боюсь догадываться. Я просто списал эти слова из умной книги об истории Выксы. Ну, хорошо, хорошо. В металлургическом словаре написано, что лещадь – это просто нижняя, донная часть футеровки печи и ничего больше, но вы немедля спросите – что такое футеровка и мы… никогда не доберемся до Выксы.
