можем и разбежаться! Не больно хотелось! — подал звонкий голос Женька.
Трофим смотрел на парней и не различал их — все на одно лицо: глаза сердитые, губы сжатые, брови суровые. И в эту минуту он почувствовал щемящую боль где-то в глубине живота. Она приходила уже не раз, внезапная, пугающая. Словно завелся в живом теле холодный червячок и по временам оживает, впивается.
Прижав пятерней уязвленное место, Трофим глухо спросил:
— Я вам, значит, не пара? И мой опыт уж ни к чему?
Женька ухмыльнулся коротко и весело. «Лешачихин сын вспомнил, как сиднем сидел Трофим в своей Климовке, ничем не удивил совхоз, не обрадовал, не обогатил.
Женька пробормотал смущенно:
— Почему же… мы ничего… — и оглянулся в поисках спасения.
А Боря Байбара сказал прямо, как по больному месту стукнул:
— Нам климовский опыт ни к чему.
Трофим долго молчал, все устали ждать ответа и подпирать стенки. А когда он заговорил, голос у него срывался:
— Ладно. Управляйтесь сами, хозяева.
Парни подождали, не добавит ли он еще что-нибудь, но Трофим молчал.
— Спасибо, — серьезно сказал Боря Байбара.
Все вышли, неловко застревая в дверях. Бабкин потоптался у порога.
— Простите.
Трофим отвернулся. Боль не унималась, росла.
ЖЕНЬКА СУЕТИТСЯ
Загустели тени по углам, пора выгонять их, но Трофим не зажигал огня. Он сидел, прижав руки к животу, смотрел перед собой. На окошке — ни тряпицы, ни цветка, прет в него, в широкое, вся улица, с криками, с весельем, с непутевой пляской по черному необтоптанному асфальту.
Подала голос лошадка. Трофим очнулся, доковылял до подоконника. Заждалась Варварушка хозяина, не берет хлеба, не хочет леденцов — напрасно наперебой протягивают ей ладони мальчишки и девчонки. Хоть ребята они совхозные, а, словно городские, редко видят близко настоящую лошадь с грустными большими глазами и длинными ресницами. У их отцов и старших братьев все трактора, грузовики да мотоциклы. Хорошо проехаться в запыленной горячей кабине самосвала, славно пролететь в коляске мотоцикла, но почему-то очень хочется им сейчас погладить, потрогать теплую мягкую лошадку.
— Не бойтесь, она добрая, — сказал Трофим, появляясь на улице в своем длиннополом грубом плаще.
Варвара потянулась к нему навстречу. Ласковый народ во все глаза смотрел с завистью, как лошадка осторожно приняла с корявой ладони кусок хлеба, пересыпанного солью и махрой. Подталкивали один другого: «Гляди, ест!»
— Садитесь, что ли, прокачу, — неожиданно предложил Трофим.
Сыпанули, как воробьи на мякину. Тележка заколыхалась.
Редко кому позволял Трофим кататься на лошадке. Он жалел ее и по мере сил старался облегчить ей работу: нашел новую тележку на бархатных рессорах, смастерил резиновые колеса на подшипниках. Механизаторы ухмылялись: «Теперь твой вездеход по любой грязи пройдет!» Хозяин отмалчивался. «Варварушка, чай, не трактор, беречь ее нужно».
Сейчас тележка шла с перегрузом. По тому, как напрягалась лошадь, было видно: ей тяжело. Трофим, однако, довез «воробьев» до совхозной больницы и только тут остановился.
— Ну, вот и все. Домой идите. Скажите: Шевчук прокатил.
Сидел, кивая в ответ на все звонкие и тихие «спасибо».
— Поздновато, Трофим Иваныч! — встретил его с улыбкой седенький доктор. — Что стряслось?
Не был дипломатом старый солдат, не стал молоть про погоду — сразу бухнул, сунув палец в больное место:
— Тут дрянь завелась, изводит. Так и помрешь невзначай, а у меня дела.
Замолк, угрюмо поглядывая на доктора. Тот попросил еще раз и подробней рассказать про боли, потом уложил, раздетого, на кушетку, долго мял живот, заявив в конце, что настоятельно рекомендует показаться специалистам.
— Может, сами, а? Порошков каких? — пробормотал Трофим, крепко затягивая ремень на брюках. Месяц назад те же брюки легко держались и без ремня.
— Настоятельно рекомендую, — тихо повторил старик.
Он выписал направление. Трофим повертел бумажку: неразборчивые каракули ни о чем ему не говорили.
— Когда показаться? — хмуро осведомился он.
И доктор сухо, как незнакомому, ответил:
— Чем скорее, тем лучше.
Больной сказал «до свидания» и похромал к своей лошадке. Он так долго взбирался на тележку, что даже терпеливая Варвара оглянулась с удивлением. Хозяин сидел, повесив голову. Она подала негромкий голос, как бы спрашивая, куда ехать.
— Куда-куда! На свалку! — проворчал Трофим.
Покачиваясь на мягких рессорах, он в недоумении размышлял, когда же это высыпалось его здоровье из потрепанного тела, как зерно из дырявого мешка.
«Куда это я заехал?» — опомнился он вдруг.
Лошадка его брела по привычной климовской дороге, а в десятке шагов перед нею стояла с поднятой рукой длинная, тощая Лешачиха.
— Я тебя везде искала, все поля обскакала, — сказала она ласковым голосом, разглядывая Трофима из-под насупленных бровей.
Трофим очень удивился, увидев на Лешачихе яркий платок, из-под него высовывались седые, хорошо закрученные волосы. «Прическу навела, Джульетта!» — хмыкнул он про себя, подвинулся, освобождая ей место. Настасья Петровна крепко уселась, повернула к нему горбатый нос:
— Дуй по этой стежке под мои окошки.
— А зачем?
— Да ведь проводы у меня, аль забыл?
Трофим усмехнулся: никто не приглашал его на встречи и проводы, и на свадьбах ему, такому веселому, делать нечего. С какой радости вдруг он так спешно понадобился?
— Я ведь не гармонист!
Лешачиха, не отвечая, взяла у него вожжи и по-мужицки гаркнула на лошадку — та вздрогнула от грубости, но пошла.
Они свернули с узкого климовского проселка на широкую главную дорогу. Подковы четко защелкали по асфальту, зашуршали резиновые шины. Трофим дышал горьковатой осенней прелью, смотрел на мокрые поля, которые потихоньку съедала подступившая темнота.
Лешачиха опустила печальное лицо. «Сына провожает — легкое ли дело», — осторожно взглянул Трофим, но ничего не сказал: не придумал слово, которое утешило бы мать.
В тепле, в желтом электрическом свете, сидела за большим столом вся милая компания: Миша Бабкин, Павлуня, Саныч и Боря Байбара. Ребята вели себя солидно, руками не махали и не снимали торжественных пиджаков.
Зато Женька успел за всех наспешить и набегаться: лицо его горело, лоб взмок. Пиджак он давно скинул и носился в рубахе, галстук — на плече.
Когда на пороге появилась сумрачная фигура в плаще, на деревянной ноге и хмуро оглядела присутствующих, сидящие за столом застыли. Один Женька не задумался. Он бросился к гостю, на бегу выстрелив словом: «Вот он!» Размахивая белыми рукавами, на которых молниями сверкали новые запонки — подарок доброй матери, — он повлек Трофима прямо к столу.
— Раздеться помоги! — сказала мать.
И Женька живо раздел Трофима, усадил, принялся расторопно наваливать ему на тарелку картошку, капусту, шпроты, колбасу и сыр. Потом, мелькая огненными
