4 января 1906
Байрон. Песнь к Сулиотам
Дети Сули! Киньтесь в битву,Долг творите, как молитву!Через рвы, через ворота:Бауа! Бауа! Сулиоты!Есть красотки, есть добыча,В бой! Творите свой обычай!
Знамя вылазки святое,Разметавшей вражьи строи,Ваших гор родимых знамя,Знамя ваших жен над нами,В бой, на приступ, стратиоты,Бауа! Бауа! Сулиоты!
Плуг наш — меч: так дайте клятвуЗдесь собрать златую жатву;Там, где брешь в стене пробита,Там врагов богатство скрыто:Есть добыча — слава с нами, —Так вперед, на спор с громами!
4 января 1906
Байрон. На рождение Джона Вильяма Риццо Гопнера
Пусть прелесть матери с умом отца В нем навсегда соединится,Чтоб жил он в добром здравьи до конца С завидным аппетитом Риццо.
9 января 1906
Байрон. Победа
Пою дитя любви, вождя войны кровавой,Кем бриттов отдана Нормандии земля,Кто в роде царственном своем отмечен славойЗавоевателя — не мирного царя.Он, осенен крылом своей победы гордой,Вознес на высоту блистательный венец:Бастард держал, как лев, свою добычу твердо,И бриттов победил в последний раз — храбрец.
9 января 1906
Байрон. Сочувственное послание Сарре, графине Джерсей, по поводу того, что принц регент возвратил ее портрет м-с Ми
Когда торжественно тщеславный кесарь Рима,Пред кем склонялась чернь с враждой непримиримой,Открыл перед толпой святыню славных дней,Все статуи святых и доблестных мужей, —Что более всего приковывало зренье?Что взорам пристальным внушало изумленьеПри этом зрелище? Чьих черт не видно тут?Нет изваяния того, чье имя — Брут!Все помнили его, — толпа его любила,Его отсутствие — залогом правды было;Оно вплело в венец, для славы, больше роз,Чем мог вплести гигант и золотой колосс.Так точно, если здесь, графиня, наше зреньеТвоих прекрасных черт лишилось в изумленьи,В прелестном цветнике красавиц остальных,Чья красота бледна пред солнцем черт твоих;Когда седой старик — поистине наследникОтцовского венца и королевских бредней, —Когда развратный взор и вялый дух слепцаОтвыкли без труда от твоего лица, —Пусть на его плечах позор безвкусья; рамы —Где тьма красивых лиц, и нет прекрасной дамы!Нас утешает мысль, — когда уж лучше нет, —Мы сохраним сердца, утратив твой портрет.Под сводом зал его — какая нам отрада?В саду, где все цветы, — и нет царицы сада;Источник мертвых вод, где нет живых ключей;И небо звездное, где Дианы нет лучей.Уж не плениться нам такою красотою,Не глядя на нее, летим к тебе мечтою;И мысли о тебе нас больше восхитят,Чем всё, что может здесь еще пленить наш взгляд.Сияй же красотой в небесной выси синей,Всей кротостью твоей и правильностью линий,Гармонией души и прелестью светла,И взором радостным, и ясностью чела,И темнотой кудрей — под сенью их смолистойЕще белей чела сияет очерк чистый, —И взорами, где жизнь играет и влечет,И отдыха очам плененным не дает,И заставляет вновь искать за их узоромВсё новые красы — награду долгим взорам;Но ослепительна, быть может, и яркаТакая красота для зренья старика;Так, — долго нужно ждать, чтоб цвет поблек весенний,Чтоб нравиться ему — больной и хилой тени,Больному цинику, в ком скуки хлад слепой,Чей взор завистливо минует образ твой,Кто жалкий дух напряг, соединив в себеВсю ненависть слепца к свободе и к тебе.
10 января 1906
Леконт. Цирцея
Год миновал. Мы пьем среди твоих владений, Цирцея! — долгий плен.Мы слушаем полет размерных повторений, Не зная перемен.
И погрузясь, как мы, в забвение о смене И месяцев и лет,Неувядающий — краса твоих владений — Благоухает цвет.
И венчики цветов, таясь, полураскрыли Истомные уста,И вечной свежестью и диких роз и лилий Сияет чистота.
Пусть чаша их страшна для нас, неутомимых, Пусть в этой чаше яд!Пусть, медленно прильнув, уста цветов любимых Нас гибелью поят.
Под формой странною скрывая образ пленный, От чар, как мы, вкусив,Меж нами кружатся, глядят на нас смиренно Стада косматых див.
Бесцельна красота сплетений в гривах строгих Их всклоченных голов,И всё еще в тени их душные берлоги, Где, греясь, пахнет кровь.
Здесь львы укрощены — над ними благовонный Волос простерся шелк.И тигр у ног твоих — послушный и влюбленный, И леопард, и волк.
Для зорких рысьих глаз и для пантеры пестрой Здесь сон и забытье.Над ними в сладкой мгле струит свой запах острый Любовное питье.
О, ясные сады, где обаянье дремлет, Где тигр ползет у ног,Где, вспыхнув на конце чешуйчатого стебля, Родится злой цветок,
Где на песок аллей, прохладный и сыпучий, В вечерний, свежий час,В лазурной чешуе, мясистый и колючий, Дракон ползет, клубясь.
Но даль морей ясна. Прости, чудесный остров, Для снов иной страны!Вон острый волнорез подъемлет красный остов, Мы завтра — плыть должны.
Мы склоним без труда, вслед киммерийской тени, Тройную медь кормы —Туда, где сорвались подземные ступени, Зевая, в царство тьмы.
Наш кормщик у руля: не знают страха груди, Скользи, корабль, скользи…Тот, кто узнал тебя, Цирцея! не забудет К безмолвию стези.
Декабрь 1905
Шуточные стихи
Корреспонденция Бальмонта из Мексики
Я бандит, я бандит!Поднося мне яду склянку,Говорила мексиканка:«У тебя печальный вид.Верно, ты ходил в Пампасы:Загрязненные лампасы — Стыд!» Увлеченный, Упоенный, Озираясь, Упиваясь,С мексиканкой обнимаясь, Я — веселый — ЦеловалМексиканские подолы, Взор метал Из-под сонных Вежд, но страстных, Воспаленных, Но прекрасных…Сдвинул на ухо сомбреро(Приближался кабалеро), Стал искать РукоятьШпаги, сабли и кинжала — Не нашел, — Мексиканка убежалаВ озаренный тихий дол.Я ж, совсем подобен трупу,К утру прибыл в Гуаделупу И почил В сладкой дреме И в истоме, В старом доме, На соломе,Набираясь новых сил.И во сне меня фламинго В Сан-Доминго Пригласил.
Григорий Е. (псевдоним)
Февраль 1905
«Жена моя, и ты угасла…»
Жена моя, и ты угасла,Жить не могла, меня любя.Смотрю печально из-за пряслаЗвериным взором на тебя.
1907
«Чулков и я стрелой амура…»
Чулков и я стрелой амураИстыканы со всех концов,Но сладким ядом каламбураНе проведет меня Чулков.
1907–1908
«Чулков „Одною ночью“ занят…»
Чулков «Одною ночью» занят,Я «Белой ночью» занялся, —Ведь ругань Белого не ранитТого, кто всё равно спился…
Май 1908
Шуточные стихи, написанные при участии А. Блока
«Скользкая жаба-змея, с мутно-ласковым взглядом…»
Скользкая жаба-змея, с мутно-ласковым взглядом,В перьях зеленых ко мне приползла, увилась и впилась.
Жабы той стан я обвил, сел с ней под липою рядом,Выдернул перья в пучок, жаба в любви мне клялась:
«Милый, ты нравишься мне: как попик болотный, ты сладок,Блока задумчивей ты, голосом — сущий Кузмин!»
Блоку досталось как раз разрешение этих загадок.Горько он плачет над ними, не может решить их один.
Осень 1906
