— Однако «Феррис» — фамилия, мало похожая на восточноевропейскую, так ведь? Папа когда-то говорил мне, что семья изменила фамилию, но он не знает, какой она была раньше.
— Перед свадьбой он сказал мне то же самое. Думаю, он чувствовал себя неловко. Он всегда говорил, что где-то есть документы, но он не хочет даже начинать копаться, чтобы найти их. Думаю, прискорбно, что твой отец так пренебрегал своими предками, но именно это больше всего устраивало его на работе в Управлении: кем бы ты ни был раньше, этого больше нет. Просто нет. Как-то раз я пыталась попросить его помочь мне составить генеалогическое древо нашей семьи, но его это не заинтересовало.
— Семья деда была католической, да?
— Вроде бы. Они с бабушкой регулярно ходили к мессе. Его не волновало, что я — протестантской веры, а вот бабушку волновало. Когда я сказала ей, что принадлежу к конгрегационалистской церкви, она даже переспросила, не еврейство ли это. Они оба были достаточно необычны для Питсбурга, насколько я понимаю.
Феррис снова посмотрел на фотографию деда.
— Я на него похож, правда?
— Немного. Хотя ты куда лучше выглядишь, мой милый.
Феррис убрал альбом. Он тянул время, никак не решаясь сказать о главном, но уже было поздно. В Вашингтон он, похоже, вернется ранним утром.
— Я сказал Гретхен, что хочу развестись, — наконец сказал он. — Мы уже, по сути, живем врозь. Да и не были счастливы, когда жили вместе. Так что я решил, что самым честным будет разойтись, пока мы не обзавелись детьми и не усложнили все еще больше.
— Понимаю. Что сказала Гретхен?
Феррис вспомнил все возможные варианты отказа, которые он услышал от Гретхен в тот вечер. Он все еще чувствовал себя опозоренным за то, что так легко дал себя соблазнить и, по крайней мере в ее глазах, растоптать ту решимость, которую он попытался проявить в стремлении разорвать их отношения.
— Она не обрадовалась. Сказала, что мы хорошая пара. Думаю, ей просто не хочется заниматься поисками другого мужа. У нее и так много дел.
— Да уж, это я понимаю, насчет Гретхен. Она всегда выглядела занятой, с первого же дня, когда я увидела ее на церемонии вручения дипломов.
— Так что ты думаешь по этому поводу, мам?
— Гретхен — очень успешная женщина. Хотела бы я, чтобы у меня был ее напор. Но я никогда не верила, что она сделает тебя счастливым. Так что если ты решил изменить это и ты готов ко всем болезненным вещам, с этим связанным, то делай что считаешь правильным. Слушайся своего сердца. Единственное, как мать, хочу спросить об очевидном: здесь замешана другая женщина?
— Пока сам не знаю. Может быть. Но развестись я хочу в любом случае. Да, я встретил в Аммане женщину, которая мне очень нравится. Надеюсь, наши отношения с ней скоро станут более определенными. Посмотрим.
Феррис поцеловал мать и сказал, что идет спать. Она ответила, что останется на кухне, чтобы прибраться, но так и не встала из-за стола. На ее лице читались беспокойство и беспомощность, Феррис видел это выражение лица всякий раз, когда прощался с ней.
Гретхен позвонила Феррису на мобильный. Он не отвечал на ее звонки с домашнего, рабочего и мобильного и на прочие послания, которые она пыталась ему отправить. Но когда он ехал на машине обратно в округ Колумбия, его мобильный зазвонил снова. Он увидел на экране незнакомый номер и нажал кнопку ответа. Голос ее он узнал сразу. Она звонила с чужого мобильного и почти что кричала в трубку.
— Где ты, Роджер? Проклятье! Почему ты не отвечаешь на мои звонки? Ты не можешь так поступить со мной. Не можешь. Я твоя жена. Это все знают.
— Я еду на машине, от мамы. Я сказал ей, что мы разводимся.
— Мы не разводимся. Ты же меня любишь. И ты это знаешь.
— Давай не будем повторять этот концерт, Гретхен. Я не люблю тебя. И хочу развестись.
— Ты лжец. Ты слаб и жалок. Как ты мог трахать меня всю ночь, если ты меня не любишь? Тебя никто не заставлял. Тебя никто не заставлял трахать меня. Как ты думаешь, что скажет по этому поводу судья?
— А какое дело до этого судье? Ты не можешь заставить человека остаться женатым. Закон не может требовать такого. Это даже я знаю. Развод не обязан быть взаимным решением. Это — конец взаимному принятию решений.
— Ты меня взял. Трижды.
— Слушай, Гретхен, мне очень жаль, что я в тот вечер не устоял. Ты очень сексуальна. И всегда была такой. Если бы хорошего секса было достаточно для поддержания хорошей семьи, все было бы отлично. Но это не так.
— Ты обошелся со мной как со шлюхой. Ты думаешь, что можешь трахнуть меня и уйти, но ты ошибаешься. Если ты решишь продолжать это дело, то пожалеешь. Обещаю. Тебе придется очень несладко.
— Не угрожай мне, Гретхен. Я каждый день имею дело с людьми, которые куда страшнее тебя, поверь мне.
— Не будь так уверен в этом, Роджер. Ты еще никогда так меня не злил. Когда я начинаю драться за идею, я не признаю компромиссов. Я делаю все необходимое. Ты пожалеешь об этом, обещаю.
Феррис попытался успокоить ее, сказав, что до его отъезда они поговорят с адвокатом, но она уже отключила телефон.
Глава 17
Рим, Женева
Феррис поселился в небольшой гостинице рядом с пьяцца Кавур в Риме, в неприметном районе между Ватиканом и Тибром. Это был старый отель, слишком простой для американцев и недостаточно очаровательный для европейцев. Его оформили ребята из команды Азхара, посчитав, что это будет хорошее место для того, чтобы скрываться. По прибытии Феррис должен был связаться с ниндзя, позвонив на мобильный и ожидая ответного звонка от «Тони», командира небольшого подразделения спецназа. Он позвонил днем, сразу же после того, как зарегистрировался в отеле, но ответа не последовало ни в этот день, ни на следующий.
В первый же вечер он позвонил Алисе, из таксофона. Ему хотелось встретиться с ней в Риме, погулять в Чентро, попить капуччино, насладиться любовью. Но, судя по всему, он не имел права даже сказать ей, что находится здесь. Оказалось, что она уезжала из Аммана в лагеря беженцев неподалеку от границы с Сирией. Феррис начал было ворчать на нее, говоря, что она не должна рисковать, но она сразу же остановила его. «Я нужна им!» — сказала она. Алиса была на взводе от последних новостей. Всё новые люди гибли в Ливане, в Ираке. Куда катится этот мир? Феррис не нашелся, что ответить.
— Я люблю тебя, — сказал он. До сих пор он не говорил ей этого слова. Повисла долгая пауза.
— О боже! — ответила Алиса.
— Я сказал Гретхен, что хочу развестись.
— Хорошо, — ответила она. — Не в том смысле, что хорошо, что твой брак разваливается, конечно же. Просто, если бы ты не сказал ей, я бы подумала, что ты из тех людей, которые просто не умеют жить счастливо. Или что ты трус.
Феррис рассмеялся.
— Я люблю тебя, — повторил он.
— Приезжай домой, и я тоже буду любить тебя.
Феррис пообещал приехать как можно скорее, но объяснил, что это будет через неделю, может, две. Заканчивать разговор ему было больно буквально физически.
Два долгих дня Феррис ждал ответа от «Тони», бродя по булыжным мостовым Рима, чтобы куда-то деть нервную энергию. Он попытался представить себе своих коллег из спецназа среди толп американцев, заполонивших пьяцца Навона и Фонтана ди Треви. Мускулистые мужчины в рубашках, слишком маленьких, чтобы вместить их плечи, с шеями толщиной с сосновый ствол, постоянно оглядывающие остальных людей на тротуарах сквозь закрывающие пол-лица темные очки. В Риме все для него были какими-то чужими, даже бродяги, сидящие в грязи на берегу Тибра.
Дважды он возвращался в отель после полудня… чтобы опять ничего не найти. Наконец на третий день он обнаружил в своем почтовом ящичке тоненький конверт, на котором было написано «Энтони». Похоже на правду. Феррис позвонил на указанный в конверте номер из таксофона напротив Дворца правосудия.
— Извините, случился прокол, — сказал ему голос на другом конце линии. — Проблемы с режимом секретности. Нам надо немного «остыть».
— Так, а какая сейчас «температура»?
— Становится «прохладнее». К завтрашнему утру станет вполне приемлемой.
— Где мне с вами встретиться?
— Храм Фаустины. Вилла Боргезе, — ответил спецназовец. «Боргезе» он выговорил не без труда.
На следующий день Феррис доехал на такси до виа Кондотти, немного прошелся по магазинам, чтобы убедиться в отсутствии слежки, а потом снова поймал такси и поехал на Вилла Боргезе, на другой берег реки. Он попросил водителя высадить его неподалеку от Храма Фаустины, рядом с небольшим озерцом, примыкавшим к Зоологическому саду. Там уже стоял кудрявый мужчина, должно быть «Тони». У него была такая поза, будто подошвы его ботинок были забетонированы в мостовой. Правда, оказалось, что зовут его Джим, по крайней мере он так представился. Он был одет в джинсы, трикотажную рубашку и джемпер. На вид он ничем не отличался от миллиона других молодых людей, кроме глаз, которые постоянно оглядывали окружающее пространство.
