Когда выпал снег, бабка отправилась одна в станицу, возвращалась напрямки по уже покрывшемуся льдом Дону и сильно простудилась. Ваня слышал, как дед, ворча на нее, что не дождалась, когда он починит поломавшуюся после предыдущей поездки бричку, сноровисто скакал по дому в одном носке, всю ночь топил самовар и заваривал какие-то травы, на которые ему указывала лежавшая на кровати бабка.
Всю ночь на дворе протяжно выл в своей конуре Мефодий.
— Да заткнись ты! — разозлился вконец умаявшийся под утро дед, выскочил на крыльцо и запустил в сторону собачьей будки поленом.
Бабушку хоронили в декабре. Понуро запрягавший бричку у дома священника Барсуков-младший видел, как стоявшие на крыльце дед и отец Георгий о чем-то говорят, глядя в его сторону…
В начале восемнадцатого года продолжали ехать домой с фронта казаки. Дед воспрянул духом после полученного накануне письма и довольно мурлыкал себе под нос:
— Вот вернется Евграф…
Мальчик перечитывал дорогое письмо, как и все предыдущие, неизменно заканчивавшееся фразой «жму руку, Ванька», и убирал его в данную отцом Георгием книгу.
Когда на заснеженной дороге за хутором появились верховые, Мефодий завыл на всю округу. Дед вздрогнул, побледнел и, вопреки обыкновению, не прикрикнув на собаку, растерянно вышел за ворота. Оставшиеся казаки, в погонах и при оружии, разъезжались домой по дальним хуторам. Телегу во двор Барсуковых завел их сосед Семен, служивший с Евграфом в одной сотне. Дед и внук застыли на месте, будто окаменели. Семен стянул с головы папаху, подошел к деду. Не поднимая глаз, после долгого молчания сдавленно проговорил:
— Прошлой ночью. Двадцать верст до дома не доехали…
Происходившие все родом из одних мест, казаки-фронтовики всю дорогу держались вместе с самого момента расформирования Юго-Западного фронта. Благодаря этому и добрались до родных мест через половину охваченной революционным безумием страны. Накануне вечером расположились на ночлег в одном из хуторов по пути следования. Как всегда, выставили часовых. Оттого вошедший почти одновременно с ними с другой стороны в хутор красногвардейский отряд врасплох их не застал. Повторялась обычная история, которая уже приключалась с ними по дороге не раз — казаков склоняли либо вступить в красный отряд, либо разоружиться. Они спокойно, но твердо отвечали, что едут домой и ни с кем больше не воюют. Уйдут утром, но если их не пропустят, то пробьются с боем. Обычно одной лишь демонстрации решимости и сплоченности со стороны нескольких десятков человек хватало, чтобы их оставляли в покое. Однако в этот раз вышло по-другому. Красногвардейцы обстреляли хату, в которой расположились казаки, из пулемета. Казаки ответили залпом поверх голов нападавших. А дальше Евграф убедил станичников не стрелять по своим. Дело опять вернулось к отчаянной перебранке. Среди красногвардейцев, состоявших по большей части из иногородних, нашлись и местные. По голосам Евграф Барсуков узнал несколько своих старых знакомых. Те узнали его. Огонь прекратился и с той стороны тоже. Более того, в красном отряде оказались его друзья детства, и Барсуков-средний вышел совсем без опаски к ним на крыльцо. Он спокойно беседовал с земляками и уже договорился, что их беспрепятственно пропустят по домам, когда кто-то разрядил в него из темноты револьвер.
— Евграф не хотел стрелять в своих. Думал поговорить, — угрюмо закончил Семен. — Вот и поговорили…
С посеревшим лицом Ваня подошел к телеге. Онемевшими пальцами провел по шинели, которой было накрыто тело отца, потрогал сложенные тут же его вещи — торбу, шашку, карабин. Взялся за сено, и рука сама оказалась в собранной лодочкой, закоченевшей ладони.
«Жму руку, Ванька!» — буквально ударила, накатила на мальчика повторявшаяся во всех фронтовых письмах адресованная ему фраза. Слезы фонтаном брызнули из глаз на серую шинель. Закусив губы, Иван бегом кинулся в дом…
В тот раз советская власть продержалась на Дону около двух месяцев. Стояли ясные весенние дни, умытые первыми веселыми дождиками. Где-то совсем рядом, почти сразу за околицей, просыпалась от зимней спячки степь. В середине апреля восемнадцатого года в тихий и совсем маленький хутор, на котором жили Барсуковы, неожиданно со всех сторон понаехали вооруженные люди на подводах. По единственной улочке с решительной отмашкой рук вышагивал человек в кожаной куртке и такой же фуражке с прицепленной к ней большой, издалека видимой, красной звездой. За ним почти бежали вприпрыжку разношерстно одетые люди с винтовками. У всех были красные банты и повязки на рукавах. Часть приехавших свернула на соседский двор. Остальные направились в сторону барсуковской хаты. Мефодий уже вовсю гавкал протяжным басом, до предела натягивая цепь. Дед заприметил нежданных гостей в окно. Угрюмо покачал головой, не предвидя ничего хорошего от их визита. Однако, верный своим правилам встречать приезжих в подобающем виде, сунул руки в рукава старого мундира с вахмистерскими погонами. Он уже потянулся за фуражкой, когда со стороны хозяйства их соседа Семена сначала раздались непонятный шум и крики, а затем резко, будто кнутом на всю округу стеганули, отрывисто щелкнули несколько винтовочных выстрелов. В хату с черного крыльца влетел бывший на заднем дворе Ваня. Выпалил с ходу:
— Дядю Семена убили!
И тут же дед с внуком вздрогнули от сухого треска выстрела уже на их дворе. Мальчик прильнул к окну — повалившись на бок, судорожно перебирая всеми четырьмя лапами и царапая землю когтями, хрипло рычал и все еще пытался ползти в сторону уже стоявших внутри двора красногвардейцев смертельно раненный Мефодий. Пес тряс головой, а из его оскаленной пасти толчками, во все стороны выплескивалась темная кровь. Несколькими выстрелами из револьвера человек в кожаной куртке добил агонизировавшую собаку. Верный Мефодий дернулся последний раз, вытянулся и затих. Ваня ошарашенно отпрянул на середину хаты и безмолвно уставился округлившимися глазами на деда. Тот с ледяным спокойствием отложил фуражку, подошел к стене и снял с нее висевший на гвозде отцовский карабин. Прищурившись и закусив седой ус, дед кинул оценивающий взгляд через окно на двор. Вытащил из висевшего тут же кожаного патронташа снаряженную обойму. Привычным движением вогнал ее в магазин и хладнокровно дослал патрон в патронник. Щелкнул взведенный затвор. Дед присел на корточки, положил карабин себе на колени и взял Ваню за обе руки:
— Скачи в станицу, к отцу Георгию.
— А ты?
Вместо ответа дед размашисто его перекрестил.
— Скачи!
— Дед!
Барсуков-старший, вновь как будто на глазах помолодевший, пружинисто поднялся на ноги. Потрепал внука по выгоревшим стриженым волосам, легонько взял за подбородок и тихо произнес, глядя прямо в глаза:
— Не забывай нас, Ваня.
— Дед!
— Скачи! — Ваню несильно, но настойчиво подтолкнули к выходу на задний двор.
Выбегая, он слышал, как звякнуло оконное стекло в дальнем углу под иконами, собственноручно выбитое хозяином. Едва лишь он запрыгнул на коня и, пригибаясь, выехал наружу, из дома зазвучали выстрелы. С той стороны хаты раздались крики, матерная ругань, громкие слова команды. Прошло не больше минуты. Ваня не видел, как всего за половину от этого времени нашли свои цели все пять пуль, выпущенных сосредоточенно прильнувшим к прикладу карабина дедом. Не видел, как разбив поленьями другие оконные стекла, с разных сторон одновременно полезли в их дом люди с красными повязками. Как накинулись скопом на успевшего все-таки выхватить из ножен шашку старого казака. Еще не истекла эта минута, а Ваня доехал до калитки с тыльной стороны двора. За ней начиналась тропинка к реке, густо поросшая кустарником по краям. Уйти по ней верхом не составляло труда. Взгляд мальчика упал на соломенную крышу амбара. Протянув руку, Иван достал дедовский подарок. Обнажив шашку, отбросил в сторону ножны и решительно развернул коня в обратную сторону.
Он вылетел из-за угла хаты на двор прямо перед воротами. На свой родной двор, где впервые дед посадил его верхом, а Ванька маленькими ручками цепко ухватился за конскую гриву. И сейчас на смену детской растерянности, которой он был охвачен всего лишь совсем недавно, к нему впервые пришла холодная ярость. Подняв коня на дыбы, успел выхватить взглядом, как красногвардейцы ногами и прикладами остервенело топчут и бьют выволоченное на крыльцо тело в казачьем мундире с вахмистерскими погонами. Направив коня прямо на толпу, Иван ожесточенно заработал шашкой, со свистом нанося удары во все стороны. Убить никого не убил — сил еще не хватило — но отметин на незваных гостях оставил достаточно. Несколько человек бросилось от него врассыпную, зажимая ладонями рассеченные лица.
— Ужалил, змееныш! — отскочил под стену хаты очередной красногвардеец, растопыривая в стороны окровавленные пальцы, которыми он хотел прикрыть голову и по которым прошелся Ванькин клинок.
