— А я без вас знаю, что мне делать. Завтра утром позовите сюда всех членов вашего товарищества.
— Зачем понадобились?
— Проверить. Может, их нет совсем в живых.
— Сапог никогда не лжет.
Вечером он еще раз пришел в войлочную юрту, но не застал никого, кроме ямщиков.
— Все уехали по кочевьям, — сообщили ему.
Эта ночь была для Сапога едва ли не самой беспокойной в жизни.
«Почему Говорухин не пишет? Где он? Неужели с ним в городе случилось недоброе?» — тревожился Тыдыков.
4
Утром Сапог вышел из усадьбы и внезапно остановился, протирая глаза и всматриваясь в сизую даль. Каракольская ли это долина, где в течение многих столетий жили покорные Мундусы и Модоры, над которыми еще недавно зайсанствовал он? Из всех ущелий мчались всадники. Скакали они так напористо, как скачут ярые охотники, настигая зверя. С хребта спускался отряд. Догадываясь, что впереди всех едет старший Токушев, Сапог почувствовал острое желание ворваться в аил Анытпаса и плетью исхлестать непослушного парня.
«Лошадей за его бабу отдал, той ему устроил, — а польза какая?»
Первый раз собирается столько народу, созванного не им, Сапогом Тыдыковым, а кем-то непрошено вломившимся в тихую жизнь долины.
Он попытался успокоить себя:
«Народ знает меня, помнит… Они не посмеют говорить плохое».
Вернулся домой, чтобы переодеться.
«Выйду к ним в шелковой шубе, и все вспомнят, что это зайсанская одежда, только бляхи нет… Языки у них примерзнут».
Первое собрание было многолюдным, и Суртаев опасался, удастся ли побороть байских защитников, если они осмелятся подать голос. В докладе он говорил о классовой борьбе, о первых животноводческих товариществах и о помощи им со стороны государства.
Сапог важно подошел к собранию и поздоровался. Встало только шесть человек, остальные не шелохнулись. Филипп Иванович обрадовался: не зря он ездил по аилам, не зря вел беседы с бедняками у их домашних очагов. Тыдыкова он спросил:
— Где члены вашего товарищества?
Сапог указал на четырех алтайцев. Первым среди них был Таланкеленг, и Суртаев обратился к нему:
— Расскажи собранию, что ты делаешь в байском товариществе.
— Пастух, — растерянно ответил тот. — Овец пасу.
— Чьих?
Таланкеленг взглянул на Сапога, прося помощи, и Тыдыков поспешил на выручку:
— Он — чабан товарищества.
Не слушая его, Суртаев продолжал расспрашивать:
— А сколько в отаре твоих овец? Ни одной? Я так и знал. А скотоводом себя называешь, рядом с Сапогом встаешь — богач!
Люди захохотали. Суртаев махнул рукой на Таланкеленга:
— В батраки снова поступил. Так и говори.
— Нет, мне Большой Человек записал тридцать овец.
— Понятно: от налога укрывается, государство обманывает.
Опросив остальных трех членов, занесенных в списки Сапога, таких же бедняков пастухов, Суртаев сказал:
— Байские уловки ясны. Хотел обмануть Советскую власть, сколотил ложное товарищество, чтобы налоги за батраков не платить, — не удалось. Вздумал по-прежнему ездить на бедноте.
— Ездил, а теперь пусть пешком ходит! — крикнул Аргачи.
— Если бы не я, ты бы еще вот таким издох, щенок! — прохрипел Сапог.
— Если бы не Советская власть, то я всю жизнь прожил бы у тебя на собачьем положении, — в тон Тыдыкову ответил парень.
— Тебе следовало бы поучиться слушать старших по возрасту.
— Я тебе слова не давал, Тыдыков, замолчи, — потребовал Борлай, председатель собрания.
— Не мешайте говорить Большому Человеку! — послышался визгливый голос. — Худо будет.
— Ничего не будет. Председатель здесь… Товарищи из аймака, из области.
Алтайцы, приехавшие с Борлаем, сгрудились вокруг стола.
— Не давайте говорить байским защитникам!
Опять шум и крики. Суртаев с Тозыяковым едва успокоили бедняков, гневу которых не было предела.
Собрание продолжалось до вечера. Впервые говорили так много и горячо.
Когда Борлай объявил: «Слово имет агроном товарищ Лемехова», — Сапог ухмыльнулся. Разве это агроном? Вот Говорухин — настоящий агроном.
Сапог слушал настороженно и все больше и больше мрачнел.
В конце своей речи Людмила Владимировна предложила:
— На основании постановления аймачных организаций надо немедленно ликвидировать ложное байское товарищество.
— А потом будем создавать свои, бедняцко-середняцкие товарищества, — дополнил Суртаев.
Сапог побагровел:
— Ликвидировать? А кто вам позволит? Я не согласен. Сама Советская власть поддерживает товарищества.
Беднота зашумела:
— Прогнать его отсюда!
— Землю разделить.
— Мы назад сюда прикочуем, на хорошие места.
— Он, товарищи, скоро будет лишен права голоса. Тогда гоните его со всех собраний, — твердо сказал Суртаев, достал устав и потряс им. — А эту филькину грамоту нам поручено уничтожить.
Вздрогнув, Сапог побагровел и подбежал к Филиппу Ивановичу, намереваясь вырвать у него устав, но чьи-то тяжелые руки крепко схватили его за плечи, повернули лицом к усадьбе.
— Иди, иди!
Гневные крики напоминали сокрушающий шум воды, которая веками копилась в высоком ущелье и теперь, неожиданно разрушив сдерживавшую каменную преграду, со всей силой устремилась вниз.
— С вашей помощью, — обратился Суртаев к присутствующим, успокаивая их широким жестом руки, — сельсовет перепишет весь байский скот. С каждой овцы бай заплатит законный налог.
Филипп Иванович свернул устав трубочкой и снизу поджег.
— Все байские затеи рассыплются, как пепел от этой бумаги, — сказал он.
Сапог с поникшей головой брел к своей усадьбе. Ему все еще казалось, что произошла прискорбная ошибка, что через минуту люди разберутся во всем, вернут его и будут просить прощения за свою грубость. Ведь он помнит этих людей еще голопузыми мальчишками. Они всегда безропотно подчинялись ему, старались во всем угодить. И вдруг — такая буря…
Вслед ему ветер кинул бумажный пепел.
Глава одиннадцатая
1
На перевал Крутая гора поднимался всадник на чубарой лошадке. Голубая монгольская куртка, войлочная кержацкая шляпа и широкие казахские сапоги с кошомным чулком — все свидетельствовало о том, что этот человек побывал во многих уголках Русского и Монгольского Алтая. По черному лицу с прямым носом и тонкими губами, по угловатому подбородку было видно, что это злой и отчаянно смелый теленгит,[22] не боящийся никакого риска.
Светло-серая лента нового тракта тянулась над обрывом. Справа, в кустах желтой акации, виднелись извилины старой дороги, пересеченной рытвинами и полузаваленной камнями. Глядя на эту дорогу, человек вспомнил тот день, когда с перевала спокойно спускались части двадцать седьмого полка. Тогда он, Учур Товаров, со своими людьми засел на противоположной горе, вон за теми камнями, похожими на гнезда ласточек. И по другую сторону дороги на скале сидели его люди. Они заранее приготовили наверху кучи камней и, когда прошла разведка партизан, обрушили на кавалеристов каменный поток. Внизу произошло замешательство. Не успели красные спешиться, как ватага Учура открыла стрельбу. Раненые лошади срывались с узкого уступа дороги и летели вниз, в пропасть. По камням струилась кровь.
Отец Учура, Товар, считался самым богатым в долине реки Чуя. Он наделил сына двумя табунами и большой отарой. В первый же год сын продал овец, купил маральи панты и отвез в Монголию. Оттуда пригнал баранов и выгодно сбыл в Бийске. Ему понравились большие барыши, и он открыл постоянную торговлю. Кроме этого, он несколько лет держал ямщину. Его знали по всему Алтаю. Когда партизаны взяли у него лошадей и товары, он пустил слух: «Русские красные всю хорошую землю, весь скот — все возьмут себе, а алтайцев прогонят на белки».[23] Тогда кочевники поехали к нему с вопросами: «Что нам делать?» Учур давал им ружья и говорил: «Ночью я видел всадника на белом коне. Это был сам хан Ойрот. Он сказал мне, чтобы я собрал алтайские племена и очистил родные горы от красных. После этого хан Ойрот вернется и будет править нами: всем алтайцам — богатым и бедным — будет хорошо». Так он собрал большую ватагу и стал устраивать набеги на коммуны. Части особого назначения три года гонялись за ним. В конце зимы они заперли бандитские отряды в диких ущельях. Тогда алтайцы связали главаря одной из сильных банд и привезли в село. Учур понял, что дни его сочтены, сам явился к командиру полка и сказал: «Если оставите в живых, то я незаметно проведу вас в ту долину, где находятся главные силы бандитов, и вы их всех захватите». Он точно выполнил свое обещание, и ему сохранили жизнь. Вскоре он снова вернулся на Чую. Первые годы жил у отца, ел баранину, пил кумыс, а потом поехал искать работу…
