17
— К сожалению, по радио в десятичасовых новостях дали слишком точное описание его внешности. Глупей. Теперь ему не удастся сбежать. Страна слишком маленькая, — с усмешкой разглагольствовал Годолфин, отодвигая тарелку.
Малая столовая была действительно невелика, электрический свет превращал полдень в вечер, и этот неестественный полдень был продолжением бесконечной путаницы всех последних недель. Фрэнсис сидела на другом конце стола, подбородком опершись на руки. Рядом остывал нетронутый завтрак. Ей казалось, что прошло уже сто лет после прошлой ночи. Она думала о вчерашнем прощании, как о каком-то размытом и неопределенном эпизоде в страшном и очень далеком прошлом. Эти двенадцать часов прошли во все нараставшем нервном напряжении. В доме царил хаос. Привычный распорядок был полностью нарушен, и все чувствовали себя на осадном положении.
После известия о втором убийстве толпа зевак вернулась на привычное место перед домом, но теперь их стало еще больше. Лишь тяжелые старомодные ставни на окнах служили преградой между потрясенными жильцами и жадными любителями сенсаций, которые терпеливо мокли под холодным дождем на площади.
На столе стоял какой-то странный набор блюд — нечто среднее между завтраком и ланчем. Миссис Сандерсон сделала все, что могла в это трудное время, когда еда стала последней в ряду жизненных ценностей этих людей. А Норрис, от которого остался лишь бледный призрак былого достоинства, неверной походкой принес с кухни поднос, на котором старинный китайский фарфор и потускневшее серебро странно соседствовали с холодными сосисками, картошкой в мундире, ветчиной, джемом и кофе.
Холл и лестничная площадка стали вражеской территорией, которую захватила полиция, непрерывно штурмовала пресса и через которую время от времени прорывалась к кухне незнакомая медсестра в накрахмаленной белой одежде и обуви с мягкими, неслышными подошвами.
Инспектор Бриди произвел тщательный обыск в обоих домах. Слово «тщательный» в его лексиконе имело самое прямое значение: было исследовано все пространство под полом, содержимое всех матрацев и тюфяков. Были проверены даже канализационные трубы. И опять все было бесполезно. Оружие, которым были убиты Роберт Мадригал, а потом и Генри Лукар, бесследно исчезло, как будто его и вовсе никогда не существовало.
Прошедшая ночь не принесла никому в Доме ничего, даже отдаленно напоминавшего отдых и сон. Час за часом длились нескончаемые допросы, нервы у всех были Натянуты до предела. Следы полицейского Дознания чувствовались даже во внешности и поведении Годолфина. Глубокие морщины Волнения и тревоги залегли в уголках рта. И Когда он, прихрамывая, шел через холл, на Желтой руке, сжимавшей трость, видны были вздувшиеся вены.
Фрэнсис было совершенно неизвестно, да и безразлично, как она выглядела. Старый Бриди, который уже начал опасаться, не слишком ли хорошо он к ней относится, увидел белый призрак с огромными, полными боли глазами и своим обычным властным голосом приказал ей пойти хоть немного поесть.
— Глупый молодой осел, — повторил вполголоса Годолфин и резко выпрямился, увидев боль, разлившуюся по ее лицу. — Извините, — сказал он. — Мне не следовало так говорить. Я ничего не знал. Я думал, что ваша помолвка была всего лишь военной хитростью. Я бы в жизни так не сказал, если бы знал.
В его темных глазах засветился живой интерес, как у человека, столкнувшимся с чем-то необычным в минуту крайнего душевного напряжения. Кожа и белки его глаз были все еще желтоватыми от хронической лихорадки.
Его маленькое открытие, казалось, опять разбудило всю его энергию, и он участливо склонился к ней.
— Вы обманываете сами себя, — сказал он. — Вы слишком молоды и ничего не понимаете. Любовь, конечно, вещь захватывающая, но, в сущности, ничего в ней нет. Этот парень разобьет вам сердце. Вы бы и сами это поняли, если бы знали его немного дольше. Он художник. Все художники окружены чем-то вроде романтического ореола. Но, как только с ними знакомишься поближе, оказывается, что все они глупы, экзальтированны и, как правило, нищие. Да к тому же они совершенно непрактичны и нерациональны. Взять хотя бы этот дикий побег. Чего ему было бояться? На нем нет и тени подозрений, полиция ничего не может доказать. И хорошо, что вы от него избавились. Я не рассчитываю, что вы со мной согласитесь сейчас, но потом вы сами все поймете. Вы разумная девушка. А что такое любовь? Уж я-то все о ней знаю. Это упоительная вещь, пока она продолжается, но потом она проходит. Вот и все, что нужно знать о любви. Вы годами любите, как сам дьявол, а потом, встречая эту женщину, вдруг видите ее совершенно в другом свете.
Фрэнсис глубоко вздохнула. Сила и энергия этой знаменитой личности обожгли ее как огненный вихрь из жарко натопленной печи. Она почувствовала слабость и головокружение.
Он пересел на другой стул поближе, и, поняв, что он готовится к новой атаке, она Неосознанно отпрянула. Он не собирался намеренно причинять ей боль, но если какая-то идея поселялась в его сознании, то он, как обычно, должен был в лепешку разбиться, но осуществить ее.
— Если бы у него хватило ума посидеть тихо, — сказал он. — Ну даже если бы это и дошло до суда. Разве вы бы его не поддержали? Неужели я бы его не поддержал? А Филлида или даже миссис Айвори? Конечно, мы бы его поддержали, только ради того, чтобы спасти собственное лицо. Разумный человек этого бы никогда не сделал.
Фрэнсис поняла, что сейчас заплачет. То, что он обо всем догадался, повергло ее в полное смятение. Она, пошатываясь, встала. Ничего не видя перед собой, она дошла до двери, и дверь неожиданно сама собой открылась. На пороге возникла мисс Дорсет. На ее руке повисла Доротея. Обе женщины были совершенно измучены и слегка растрепаны.
— Я привела ее вниз, — задыхаясь, проговорила мисс Дорсет. — Она должна хоть что-то съесть, иначе просто не выдержит. Норрис сказал, что есть немного кофе.
— Да, конечно, — Фрэнсис подставила пожилой женщине стул. Доротея была совсем без сил, но многолетняя выучка, казалось, запрещала ей занять больше двух дюймов предложенного стула, если ее пригласили «в общество».
— Мне не следовало спускаться, — пробормотала она, с благодарной улыбкой взяв чашку. — Но она сейчас немного успокоилась, и миссис Сандерсон пообещала побыть с ней. Что это была за ночь! Она не сомкнула глаз ни на минуту, и я еле смогла удержать ее в комнате. В конце концов, это все ее убьет, непременно убьет. И это вполне объяснимо. Она ведет себя как избалованный ребенок, а не как почтенная старая леди. Я ей так и сказала. Вы знаете, у нее что-то на уме. Она слишком возбуждена. Я думала, она слетит с кровати, когда полицейские спросили, не могла бы мисс Дорсет пройти через дверь в шкафу.
Услышав это, Фрэнсис и Годолфин, не сговариваясь, быстро посмотрели на Доротею, а мисс Дорсет покраснела.
— Инспектор подумал, что мне лучше не выходить на улицу, — пробормотала она. — Там стоит толпа и жаждет увидеть какую-то женщину.
Фрэнсис выпрямилась.
— Меня? — резко спросила она.
Мисс Дорсет наклонилась к ней и положила ладонь на ее руку.
— Это потому что мистер Филд сбежал, — мягко сказала она. — Они не думают, что вы об этом знали. Для них это все похоже на спектакль. Не волнуйтесь. Все кончится благополучно. Все будет хорошо. Я только что узнала и сразу пришла вам сообщить. Мистер Мэйрик свободен и уже возвращается. Он выехал сегодня утром и будет здесь после четырех. Я чуть в обморок не упала и едва не расплакалась, когда прочитала телеграмму. Ведь ты все время об этом молилась.
Она выглядела абсолютно счастливой, и все переглянулись. Доротея облекла общую мысль слова:
— Когда мы его здесь увидим, всем станет гораздо легче. Но что он, бедняга, сможет сделать? — сказала она, отхлебывая кофе. — Если вы меня спросите об этом, я скажу, что сейчас уже никто ничего не сможет сделать.
— Но будет кто-то, кто будет нами руководить, — безапелляционно заявила мисс Дорсет. Ее глаза излучали такую веру, что помимо своей воли все они немного воодушевились, и атмосфера в комнате немного разрядилась. Тем не менее, сердце у всех екнуло, когда в дверь постучали.
Это был сам Бриди. Он тоже провел всю ночь на ногах и не успел побриться. Однако, не считая легкой синевы щек, он выглядел подтянутым и аккуратным, как обычно. Сквозь вежливую улыбку, как всегда, сквозила легкая подозрительность. Он молчал, что привело всех в замешательство, однако принял предложенную Фрэнсис чашку кофе, причем так горячо поблагодарил ее, что она начала подозревать, что его самым сокровенным желанием было втереться к ним в доверие. Присутствие полицейского инспектора наложило печать молчания на уста всех трех женщин, но Годолфин уцепился за возможность порасспрашивать.
— О Филде пока ничего не известно? — спросил он, впившись в инспектора инквизиторским взглядом.
