Держался он отлично: просто, никакого позерства, наигранности. Совершенно искренний, располагающий к себе человек…»
Об этом же воспоминания другого очевидца — сестры А. Аллилуева Киры:
«На концерте я обратила внимание, что Володя очень плохо выглядел, лицо у него было белое, как бумага. Но он взял себя в руки и так чудесно пел! И когда в конце концерта Володе устроили овацию, поднесли чудесные розы, он взял их и ушел, я побежала за братом за кулисы.
Стоит совершенно бледный Володя, очаровательная девочка-поклонница разбирает розы. Мы подходим, я кидаюсь к Володе, целую его с восклицанием: «Спасибо за концерт! Вы так чудесно пели!» Володя от неожиданности отпрянул и к Саше, моему брату: «А это кто?» — «А это моя сумасшедшая сестра!» Я говорю: «Вы знаете, я так хотела попасть на ваш концерт!» — в это же время открываю сумку и продолжаю: «Вы любите выпить?» Володя удивленно уставился на меня. Я поправилась: «Нет, в смысле чая!» У него отлегло: «Это я люблю. Только хороший». — «А у меня хороший!» Достаю ему пачку цейлонского чая, потом вторую…»
Между тем на том концерте Высоцкий впервые исполнил последнюю из написанных им песен, хорошо характеризующую его тогдашнее внутреннее состояние — «Грусть моя, тоска моя»:
Шел я, брел я, наступал то с пятки, то с носка.Чувствую, дышу и хорошею!Вдруг тоска змеиная, зеленая тоска,Изловчась, мне прыгнула на шею…
16 июля Высоцкий дал свой последний в жизни концерт — в подмосковном Калининграде, в ДК имени В. Ленина Подлипках, для работников Центра управления полетами. Закончил он его словами: «Могу сказать одно: мне работалось здесь очень удобно, я разошелся, и сейчас меня еле остановили… А сейчас я вас благодарю. Всего вам доброго!»
18 июля утром к Высоцкому приезжает сценарист Игорь Шевцов, чтобы обсудить все ту же тему — будущую работу над фильмом «Зеленый фургон» (руководство объединения «Экран» к тому времени уже утвердило Высоцкого в качестве режиссера картины). Но Высоцкий буквально убивает Шевцова заявлением, что фильм снимать не будет. То ли чувствует близкий конец, то ли просто не хочет иметь никаких контактов с действующей властью.
Вечером в Театре на Таганке шел «Гамлет». Последний в жизни Высоцкого. В дневнике Аллы Демидовой читаем: «18 июля 1980 года. Опять «Гамлет». Володя внешне спокоен, не так возбужден, как 13-го. Сосредоточен. Текст не забывает. Хотя в сцене «мышеловки» опять убежал за кулисы — снова плохо с сердцем. Вбежал на сцену очень бледный, но точно к своей реплике. Нашу сцену сыграли ровно. Опять очень жарко. Духота! Бедная публика! Мы-то время от времени выбегаем на воздух в театральный двор, а они сидят тихо и напряженно. Впрочем, они в легких летних одеждах, а на нас — чистая шерсть, ручная работа, очень толстые свитера и платья. Все давно мокрое. На поклоны почти выползаем от усталости. Я пошутила: «А слабо, ребятки, сыграть еще раз?» Никто даже не улыбнулся, и только Володя вдруг остро посмотрел на меня: «Слабо, говоришь. А ну как — не слабо!» Понимаю, что всего лишь «слова, слова, слова…», но, зная Володин азарт, я на всякий случай отмежевываюсь: «Нет уж, Володечка, успеем сыграть в следующий раз — 27-го…»
На следующий день, 19 июля, в Москве торжественно открываются 22-е Олимпийские игры. Г. Елин вспоминает Москву тех дней:
«Красота, а не город. Идешь себе по улицам — один-два прохожих навстречу. Заходишь в магазины — один-два человека в очереди, спускаешься в метро — пять-шесть пассажиров в вагоне, и тебе из динамика — нежный иностранный голос: „Некст стоп «Аэропорт“. Так и хочется ответить: Ол райт!
С диссидентами все ясно, но вот куда в одночасье исчезли цыганки с вокзалов и базаров?.. на какие божидеры вывезены, за какие 101-е километры и когда? как?..
В восьмидесятом появилось несколько неглупых и занимательных игр. Индивидуальная — шестицветный кубик, гениальное изобретение венгерского архитектора-дизайнера Эрне Рубика…
Любимой игрушкой 80-го года стал и сувенирный медвежонок работы книжного художника Виктора Чижикова…»
В день открытия Олимпиады Высоцкий вновь срывается «в пике». Поскольку в те дни все медицинские учреждения города были взяты под строжайший контроль и наркотики достать нельзя, наш герой переходит на водку. По словам А. Федотова: «19 июля Володя ушел в такое «пике»! Таким я его никогда не видел. Что-то хотел заглушить? От чего-то уйти? Или ему надоело быть в лекарственной зависимости? Хотели положить его в больницу, уговаривали. Бесполезно! Теперь-то понятно, что надо было силой увезти…»
20 июля Высоцкого навестил его сын Аркадий. Он в те дни поступал на физтех, у него неудачно складывались экзамены (две четверки), и он хотел попросить помощи у отца. Но та встреча оставила у парня не самые приятные впечатления. Вот его собственный рассказ:
«В середине дня отец проснулся. Он вышел из кабинета, увидел меня — очень удивился. Я сразу понял, что он действительно сейчас не в состоянии разговаривать. Но поскольку я уже пришел, а потом я просто не представлял, что делать в этой ситуации, то решил подождать, пока не придет Валерий Павлович (Янклович).
И я пытался завести какой-то разговор, стал спрашивать:
— Вот я слышал, что ты из театра уходишь?
Но отец был явно не в настроении разговаривать…
Через некоторое время он стал говорить, что ему надо уйти, говорил что-то про Дом кино… Я, естественно, считал, что он пойдет искать, где выпить… И даже порывался сам сходить, потому что не хотел, чтобы отец выходил из дома…
На нем была рубашка с коротким рукавом, и, в общем, было видно, что дело там не только в алкоголе… А мама мне уже говорила, что с отцом происходит что-то странное, но я сам таким его ни разу не видел. Он стал говорить, что очень плохо себя чувствует, а я:
— Пап, давай подождем, пока придет Валерий Павлович…
Он прилег. Потом стал делать себе какие-то уколы — на коробках было написано что-то вроде «седуксена»… Он не мог попасть… Все это было ужасно… Ужасно. И настолько отец был тяжелый, что я стал звонить всем, чтобы хоть кто-то пришел!
И я могу сказать, что я звонил практически всем. Всем, чьи фамилии я знал. Взял телефонную книжку и звонил. Не помню, что сказали Смехов и Золотухин, но приехать они отказались.
Нина Максимовна сказала:
— Почему ты там находишься?! Тебе надо оттуда уйти!
Семен Владимирович крепко ругнулся. И тоже нашел, что мне нечего там делать:
— Уезжай оттуда!
И тут позвонил Янклович и сказал, что сейчас приедет. Вернее, я ему сказал, что отец очень плохо себя чувствует, а мне надо уезжать, и тогда он ответил:
