Чуть поодаль очаровательная репортерша «Le Figaro» раскладывала пасьянс и заметно скучала в компании Байкова и жены французского посла (малопривлекательной дамы лет сорока пяти). При появлении статского советника красавица заметно оживилась, что не очень-то пришлось по нраву переводчику и капитану Фогу, который, не желая оставлять Ардашева в компании с мадам Ренни, настойчиво увещевал русского дипломата войти в игру. И статский советник согласился.
Примерно через час Климу Пантелеевичу покер наскучил. Положив карты на стол, он разочарованно изрек:
– Смею заявить, что господин фон Ромберг, выдающий себя за прусского барона, банальный картежный шулер. И вполне возможно, что никаким бароном он вовсе и не является. Но если этот факт еще и требует доказательства, то первое мое утверждение – сущая правда. Неужели никто из вас не изволил заметить, как он помечает нужные карты, накалывая их острым шипом, спрятанным под перстнем на безымянном пальце правой руки? Видите? – Он бросил на стол две карты рубашкой вниз; в правом верхнем углу каждой из них виднелись явные следы прокола. Поднявшись, статский советник резко схватил жулика за запястье правой руки и, сорвав перстень, швырнул его на стол. – Вот, полюбуйтесь, – не отпуская руки мошенника, проговорил статский советник.
– Я буду с вами драться на дуэли! – вскричал покрасневший, как августовский помидор, фон Ромберг. – Вы не смеете так разговаривать с подданным Пруссии!
– А вы, сударь, наглец! – выговорил Ардашев и резко надавил уже двумя большими пальцами на тыльную сторону ладони картежника. И барон, вскрикнув от боли, стал опускаться на колени.
– Отпустите, прошу вас, отпустите! – взмолился он.
– Я не буду передавать вас местной полиции лишь потому, что своим непристойным поведением вы бросаете тень на всех европейцев. К тому же по местному закону вам, как вору, для начала отрубят палец. Но я надеюсь, что после сегодняшнего скандала вы навсегда забудете сюда дорогу, не так ли, сударь? – не отнимая руки, произнес русский дипломат на чистом австрийском диалекте.
– Да-да, обещаю! – со слезами на глазах жалобно простонал жулик.
– Так убирайтесь! – Клим Пантелеевич освободил запястье.
Немец, не вставая с колен, точно рак, попятился задом, потом поднялся и засеменил к выходу.
– Простите господа, что я не сдержался и испортил вам вечер, однако мне наскучило смотреть на этого плута, – Ардашев прощался одними глазами, – позвольте откланяться.
– Вы правы, сегодня действительно скучно, – вставая, проговорила француженка. – Вы не откажетесь проводить меня?
– С большим удовольствием, мадам.
Последовала немая сцена. Англичанин сидел с раскрытым ртом. Он силился что-то сказать, но не мог, будто язык прирос к небу. Тоже и Байков: смотрел растерянно и не двигался, точно стул намазали клеем. Заметив это, Клим Пантелеевич сказал:
– Что же вы, Митрофан Тимофеевич? Седлайте вашего американца. Поедем.
– Да-да, всенепременно, – ответил переводчик дрогнувшим голосом.
Мадам Ренни первая направилась в переднюю, и статскому советнику не оставалось ничего другого, как последовать за ней.
Выйдя на улицу, им пришлось ждать, пока Байков справится с мотором. Автомедон крутил ручку стартера, но «Форд» упрямо не хотел заводиться. Байков смахивал пот со лба и виновато пожимал плечами. По арыку вдоль тротуара текла мутная, дурно пахнущая жижа, и Лиди, закрыв носик перчаткой, предложила нанять извозчика.
Клим Пантелеевич лишь развел руками и, глядя на расстроенного водителя, спросил:
– Не возражаете, если я оставлю вас наедине с поломкой?
– Нет-нет, что вы, Клим Пантелеевич, как можно-с…
Тут же подкатила коляска.
– Коджа мери, саиб?[216] – осведомился у Ардашева возница.
– Хиабан Алаэд-Довлэ, – на прекрасном персидском выговорила репортерша.
Сурчи кивнул, и экипаж тронулся.
– Ах, как умело вам удалось вывести на чистую воду старикашку Ромберга! – весело выговорила дама.
– А разве он старик? – несмело переспросил Ардашев.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– О да! Ему не меньше пятидесяти. А может, и больше!
– Выходит, – грустно вздохнул бывший присяжный поверенный, – пройдет четыре года, и очаровательные красавицы будут величать меня «старикашкой»?
– О нет! Конечно же, нет! – воскликнула дама, – Вы – совсем другое дело! Вы – джентльмен.
– Как мистер Фог? – улыбнулся статский советник.
– Ну нет, что вы! – она покачала головой и сморщила носик. – Вильям только хочет быть джентльменом, а вы давно джентльмен. А правда, жаль, что во французском языке, как и в русском, нет точного синонима этого слова?
– А «chevalier»[217] не подойдет?
– Возможно, – согласилась она, потом задумалась, подняла глаза к небу и добавила: – Но, согласитесь, выражение «chevalier de la triste figure»[218] как-то умоляет его значение, не правда ли?
– Пожалуй, вы правы, только…
– Что?
– Мне доводилось видеть англичан, которых окружающие считали настоящими джентльменами, но на деле они таковыми не являлись. И в этом нет ничего удивительного. Знаете, у нас, у русских, имеется собственное интересное лексическое изобретение – словечко «интеллигент».
– А! Знаю-знаю! – как ребенок она захлопала в ладоши. – Этим человеком был Антон Чехов.
– Вероятно, да. Можно сказать, что Чехов – самый правильный русский писатель.
– Как это «правильный»?
– Видите ли, когда в пьесе «Дядя Ваня» он использовал известную теперь всем фразу: «в человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли», то великий писатель устами своего героя высказывал собственное мнение о той модели поведения, к которой каждый должен стремиться. Но часто бывает так, что автор на страницах своей книги провозглашает высокие идеалы, а сам им не следует. Но Чехов – другое дело. Он, как вспоминают современники, и в жизни отличался чрезвычайной аккуратностью, слыл гостеприимным хозяином, был скромен и отзывчив. Про таких говорят: человек благонравной души. Он писал как думал и жил как писал.
– А знаете, – она повернула голову, и Клим Пантелеевич не только уловил нежный аромат дорогих духов, но и почувствовал ее теплое дыхание, – я бы не удивилась, если бы узнала, что вы тоже писатель.
Статский советник улыбнулся, но ничего не ответил. Ему было хорошо. Хорошо и спокойно. Так, как будто он ехал не по Хиабан Алаэд-Довлэ, а по Николаевскому проспекту в Ставрополе. Жара давно спала. Могучие платаны отбрасывали длинные тени на мостовую. Пегая лошадка бежала трусцой и мерно стучала копытами. Рядом с ним сидела очаровательная спутница, которая к тому же к нему явно благоволила.
– А вот и мой дом, – грустно вымолвила мадам Ренни и указала на солидный особняк европейского вида.
– Инджо[219], – бросил Ардашев извозчику, и коляска остановилась. Он помог даме выбраться из экипажа и проводил до двери.
– В среду, семнадцатого, я устраиваю небольшой прием. Гости будут разные. Некоторых вы уже знаете, а иные вам совсем незнакомы. Все приглашены к семи. Придете?
– С удовольствием.
– Послушайте, Клим, – она провела затянутой в перчатку рукой по лацкану его темного пиджака, будто пытаясь снять невидимую соринку или волосок, – а почему бы вам не зайти ко мне сейчас и не выпить чашечку кофе? Я сварю вам кофе по-французски. Вы любите по-французски? Вам как больше нравится: с солью или с пенкой? – прошептала она одними губами.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
И в тот самый момент, когда Клим Пантелеевич уже решил переступить порог дома обворожительной француженки, послышалось приближающееся урчание автомобильного мотора. Испуганно косясь в сторону, лошадь повела ушами и забила копытом. В ту же секунду из-за поворота вылетел «Форд». Поравнявшись с экипажем, он резко остановился. Двигатель Байков не заглушил, показывая всем видом, что он уже здесь и – давно! ох, как давно! – пора ехать.
