Вот у Кирилла — жена. Настасья, если верить рассказам Баженова, постоянно его хочет. И главное не то, что постоянно хочет. А то, что хочет именно его. А он — ее. И живут счастливо… Чего еще надо? В конце концов, люди женятся только для двух вещей: чтобы трахаться сколько душе угодно и чтобы было с кем встретить старость. Дети получаются сами собой, когда трахаешься. Дети — это, конечно, прекрасно. Как говорят: «Дети — цветы жизни». Но… Скорее, не цветы, а листья. Подует холодный осенний ветер — старость — глядь, а листьев-то уже и нет. Улетели. У них своя жизнь, ничего с этим не поделаешь. Дети не могут — и не должны — жить ради родителей, они живут ради своих детей. Все крутится, все идет своим чередом. И с кем же ты останешься? В своей одинокой холодной старости? Неужели не понятно? С тем человеком, с которым всю жизнь делила постель. С которым всю жизнь трахалась. Больше не с кем.
Старики, в которых жизнь теплится едва наполовину, вместе образуют один маленький полноценный огонек, который не так-то просто задуть. А мы… Обманываем друг друга. Постоянно. Без конца. Ради чего? Ради Пети? Но это — еще один обман. Самый большой. К тому же — тем самым мы взваливаем на него часть собственной вины за неудавшуюся жизнь, а это нечестно по отношению к сыну.
Да-а-а… Ружецкий вздохнул, застегнул штаны, выключил воду и вышел из ванной.
* * *
Он прошел на кухню. Ирина читала журнал и пила чай с бутербродами. Демократичная еда: каждый намазывает себе бутерброд сам. И никаких претензий.
Было около двух часов, время обеда, но Ружецкий не заметил на плите ни кастрюль, ни сковородок.
— А… что-нибудь посущественнее бутербродов… сегодня будет? — спросил он.
— Если хочешь, готовь сам. Я занята, — ответила Ирина, не отрываясь от журнала. — И вообще, я так устала от этой постоянной готовки! Попробовал бы ты покрутиться целый день у плиты!
— Я забыл уже, когда видел тебя у плиты. Позавчера обед готовил я, если ты помнишь. В воскресенье — приходила твоя мама, сварила борщ и пожарила котлеты.
— Тебе надо было жениться на ней, — парировала Ирина. — Всегда был бы сыт.
У нее на все готов ответ. А у меня — одни вопросы. Вопрос — это минус, ответ — это плюс. Я — в дерьме, она — в шоколаде.
Ружецкому не хотелось ругаться. Возможно, еще полчаса назад он стал бы наливаться краской, наверное, даже стукнул бы по столу, прикрикнул на нее. О, Ирина бы в долгу не осталась! Голосом ее Бог не обидел. Как говорил Тамбовцев, у которого на каждый случай была готова смешная и немного похабная прибаутка, «Голос — как на жопе волос, тонок и нечист».
«Да, — Ружецкий улыбнулся своим мыслям, — тонок и нечист».
Но сейчас, после сеанса массажа в ванной, он был настроен более благодушно.
Да и черт с тобой! Жри свои бутерброды.
Через плечо он заглянул в журнал, который читала Ирина. Журнал был открыт на странице кулинарных рецептов.
Ружецкий попробовал угадать, какой из них приглянулся его… соседке.
Наверняка вон тот яблочный штрудель. Она его приготовит в воскресенье. С самого утра по всему дому будет стоять аромат свежей сдобы и запах антоновки. А-а-а! Вкусно! Но… Не мылься, Ружецкий, мыться не будешь. Все сожрут ее подруги, попивая ликер и нахваливая ее на разные голоса: «Ах, Ирочка, как вкусно! Вот ведь повезло твоему дураку: умница, красавица, а уж хозяйка какая! „Ммм!“. Противное чмоканье, пальцы собраны в щепоть, губы сложены куриной гузкой, и это дурацкое чмоканье. Ммм! Ммм! Ирочка, золотце! И еще по одной рюмке — хлоп! И снова — нахваливать друг друга: „Да какие же мы хорошие, да каким же уродам мы достались…“ Росомахи! И каждая про себя думает, что она — самая лучшая. Самая умная и самая красивая. И вокруг нее вращается Солнце и прочие светила. Убожества! Любая ковельская проститутка лучше всех вас, вместе взятых, потому что знает себе цену и не пытается продать мшавину между ног по цене божьего дара. Тьфу!
— Приятного аппетита, дорогая! — Ружецкий развернулся и пошел прочь с кухни.
Пожалуй, наскоро поем у Белки. Там же и выпью.
Он запустил руку в карман джинсов: денег было немного, но ему хватит. Он не будет напиваться, просто чуть-чуть выпьет.
Ружецкий просидел у Белки почти два часа, ушел из заведения незадолго до того, как туда ввалилась мамонтовская компания, поэтому драку конечно же не видел. (И даже если бы видел, встревать не стал.)
В четыре он был уже дома, сытый и довольный, под мышкой зажата бутылка Белкиного дистиллята. Он поднялся в свою комнату, на второй этаж (они с Ириной давно уже жили в разных комнатах: соседи, что тут скажешь?), выпил еще немного и незаметно для себя уснул. Он не почувствовал запаха болотной гнили, заполнившего весь дом.
* * *
Баженов открыл калитку, вытер об решетку налипшую на сапоги грязь, громко топая, медленно поднялся по трем ступенькам крыльца и толкнул дверь.
Он всегда поднимался на крыльцо медленно и громко топал, словно предупреждал домашних: «Я иду. Самый главный зверь в лесу, если вы понимаете, о чем идет речь, возвращается в свою берлогу». Четкие приоритеты — вот что он считал главным в семейной жизни.
Правда, его жена никогда и не претендовала на лидерство, но при этом никогда и не чувствовала себя в чем-либо ущемленной. Она знала, что от Кирилла всего можно добиться: надо только правильно выбрать тон и улучить нужный момент. К мужчине нужно относиться ласково и бережно, как к больному ребенку, если ему хочется играть роль главы семьи — ради бога! Пусть играется! Все равно он сделает так, как она хочет, без крика и этих изматывающих скандалов. К тому же кричать на Кирилла — себе дороже, она видела, что бывает с теми, кто осмеливается ему перечить. А ведь это все были здоровые и сильные мужчины, ее-то, пожалуй, он и убить может. Под горячую руку. Правда, жалеть потом будет. Но сгоряча может. Если она не уймет беса противоречия, стучащего острыми копытцами в сердце каждой женщины. Но с бесом Анастасия Баженова справлялась не менее умело, чем с мужем.
Она стояла на веранде, молитвенно сложив руки, и внимательно слушала проповедь Тамбовцева: к тому моменту накал страстей в его речи достиг высшей точки. Шерифу речь старого дока больше напоминала вечернюю сказку, одну из тех, которые в годы его детства читал по радио дядюшка Римус, с небольшой поправкой — дядюшка Римус никогда не читал ТАКИХ страшных сказок.
— …больной задыхается, — XXXX-Х! — очень натурально изображал Тамбовцев, — ему не хватает воздуха, язык чернеет, распухает и вываливается изо рта…
— Это правда, Кирилл?
Шериф подошел, обнял ее за то место, которое они по обоюдному согласию называли талией, и поцеловал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
