На обратной дороге Василий Иванович разглядел приятное для себя: возле вдовьего дома Марьи стоял еще один дом, новехонький. Знать, старший сын вдовы женился.
В Горице князь развалюх не увидел. Опросив жителей села об их достатке, о настроениях, дал денег обедневшему мужику на подъем, с отдачей, а сильно постаревшего управителя Елупку наградил лисьей шубой и двумя рублями денег.
Время было неспокойное. На Волге шла война. В Нижнем Новгороде, в Муроме, в Кинешме стояли царские полки. Василий Иванович знал, не худо бы и в Шуе собрать добрую дружину на случай прихода казанских бунтовщиков, но царь ведь Бог знает что подумает…
Долгая зима промелькнула для Василия Ивановича как один день. Ему было уютно да ласково с Василисой. Жил бы и жил в милой Шуе, но братья позвали его строгим письмом в Москву, и поехал он, спеша обогнать половодье.
Поспел к радости своей. Государь Иван Васильевич гнев сменил на милость: указал быть на берегу, в Серпухове. Большой полк государь поручил боярину Федору Ивановичу Мстиславскому, а князю Василию дал полк правой руки, передовой — князю Андрею.
40
В январе 1584 года царь Иван Васильевич заболел. Дыхание его было смрадно, опухли ноги. Лежа в постели, он отвлекал себя от мрачных дум игрой в шахматы с Родионом Биркиным. Биркин любил нападать неистово, государь заманивал его фигуры в ловушки и пожирал.
Биркин, старый опричник, был не только удобным партнером для игры, но имел наитайнейшее поручение и привилегию знать, что говорят о царе среди бояр и среди народа.
— Ну что, Родион, — спрашивал государь, — Федора моего дураком небось величают?
— Блаженным, государь.
— Никак не хотят его в цари?
— А куда денутся?
— Боярский ум изворотлив, как глист. Глист в утробе сидит, света страшась. Да ведь потому и жив, что во тьме… Ох, уж я им устрою напоследок!..
Биркин, глядя на бедную свою туру — приходилось менять на простого солдата, — положил короля на доску.
— Сдаюсь!
— Нет, уж ты играй! — не согласился Иван Васильевич.
— Чего тут играть?!
— Да вот чего! — Грозный повернул доску и фигурами Биркина в пять ходов поставил мат своему же королю.
— Я этого не видел! — изумился наитайнейший царский наушник.
— А что о младенце говорят, о Дмитрии?
— Дмитрия в счет не берут. От седьмой жены.
— От седьмой? — Грозный засмеялся. — Дума заседает нынче?
— Заседает, государь. Шлют твою грамоту в Сибирь князю Семену Волховскому.
— Зови слуг! Одеваться, быстро! Пусть отнесут меня в Думу.
Печальное то было пришествие великого государя к своим боярам. У князя Василия Шуйского дух перехватило, когда слуги чуть ли не свалили царя на другой стул, называемый троном. Царь не захотел переменить неловкой позы, отмахнулся от помощников.
— Недосуг! — Виски у него были белые как снег, и губы белые. — Я знаю, вы почитаете сына моего Федора за дурака. Он — не дурак. Он — ангел, а потому земная жизнь ему тягостна. Он не сможет управлять государством. За него будут править… Я грешен перед Богом и перед вами. От моей руки пал во цвете лет наследник царства.
Грозный замолчал, облизал языком сухие губы, смотрел на руку свою, убийцу.
— Государь, мы любим доброго царевича Федора! — поднялся с лавки, поклонился Никита Романович Юрьев.
— Его нельзя не любить, — согласился Грозный. — А токмо не царь он! Господи, не царь! Я знаю, младшего моего сына младенца Дмитрия вы наследником не признаете. Седьмой брак, беззаконное венчание. Остается одно: найдите себе царя среди вас. Я же удаляюсь в монастырь. Мне есть что замаливать.
Бояре, как один, повалились с лавок на пол, кланялись и кланялись, крича:
— Смилуйся, не покидай нас — пропадем. Царство пропадет!
— Никого, государь, не желаем, кроме тебя и сына твоего Федора! — подполз к трону боярин Никита Романович, и все за ним приползли.
— О Господи! — воскликнул Грозный. — Ты видишь Сам, не я желаю, но меня, грешного, желают, сына моего, скорбного умом.
Воротился Иван Васильевич из Думы успокоенный, ободрившийся. Позвал Федора.
Федор пришел, поддерживаемый под руку Борисом Годуновым.
У постели царя собрались самые ближние люди: Богдан Бельский, кравчий Дмитрий Шуйский, доктор Иван Эйлоф, Родион Биркин, дьяк Андрей Щелканов, Афанасий Нагой…
— Сядь на постель, — сказал царь, улыбаясь Федору, — Ты здоров?
— Здоров, батюшка! О твоем же здравии денно и нощно молюсь.
— Я знаю: ты меня жалеешь.
— Жалею, батюшка, великий государь.
Грозный взял сына за руку, приложил руку к голове своей.
— Хорошая у тебя рука. Мне вот полегчало.
— Ах, батюшка! Иисуса бы Христа к тебе. У Христа рука исцеляющая.
— Господь ко мне, грешнику, не пошел бы.
— Пошел бы, батюшка! Пошел бы! — У Федора лицо осветилось верой и любовью.
— Я позвал тебя ради напутствия, — сказал царь. — Ты послушай меня со вниманием.
Федор склонил голову набок, нахохлился воробушком. Годунов чуть приметно тронул царевича, и тот согласно закивал Борису, выпрямил спину, голову поставил прямо.
— Я прошу тебя, Федор Иоаннович, когда станешь государем, будь милосердным ко всем, ибо все грешны. Всех люби! Без царской любви люди сироты. И упаси тебя Боже — воевать с христианскими государями. То — великий грех.
Федор тревожно повернулся к Годунову.
— Ты запоминай, потом мне скажешь.
— Да ты сам все запомнил! — сказал Иван Васильевич с ласковой настойчивостью.
Федор наклонил голову, сдвинул брови и улыбнулся.
— Запомнил! Всех любить! Не воевать с царями, кто крест носит.
— Моя наука, сын, не трудная, — обрадовался царь. — Еще прошу тебя помнить о простых людях. Я все воевал, воевал и довел мужика до сумы. Освободи народ от налогов. Во всякой избе тогда о тебе молиться будут. Как я помру, всех пленных отпусти, все двери тюремные открой.
— Батюшка! — догадался Федор. — Да ты сам всех отпусти.
Иван Васильевич вздохнул.
— Мне отпустить нельзя: я — Иван Грозный. Если я их отпущу — они мне в сердцах проклятие пошлют, а если отпустишь ты — они о тебе помолятся и меня, тебя ради, помянут. Я ведь хитрый.
— Я знаю, батюшка!
Все заулыбались, царь умиротворенно откинулся на подушки.
— Посплю.
Царевич поцеловал батюшке руку, на цыпочках пошел из спальни, и все на цыпочках же поспешили за ним, а с царем остались Бельский да Эйлоф.
Грозный открыл глаза, сел.
— Что сказать хочешь, Богдан?
— Ты сам все видел.
— Что я видел?
— Федор Иванович глядит на Бориса, как зверь ученый.
— Дурак он, твой Годунов! Почитает себя за умного, но дурак! — притянул Бельского к себе. — Желаю, Богдан, чтобы царевич Дмитрий, жизнь которого вручаю тебе, любил тебя не меньше, чем Федор любит Бориса. А теперь позови Щелканова, завещание перепишу. Не быть Годунову среди ближних людей Федора.
41
Явилась звезда, посланная Господом, стала над Москвой. Вид пришлой звезды — сияющий крест. Ивану Васильевичу сказали о чуде. Царю было лучше, приказал одеваться, вышел на крыльцо без помощи слуг.
На дворе стоял март, небо сияло, как драгоценный кристалл. Посреди небесного купола, между церквами Ивана Святого и Благовещенья, блистала крест-звезда.
Царь долго смотрел на пришелицу, сказал:
— Вот знамение моей смерти.
Воротившись к себе, упал, не раздеваясь, в постель, хотел позвать митрополита — не позвал, приказал отнести себя в сокровищницу — забыл о приказании, наконец поманил Бельского и шепнул ему:
— Мчись, как ветер, к лапландцам, хочу знать день и час моей смерти.
Утром, проснувшись, Иван Васильевич вспомнил о сокровищнице и приказал отнести себя к целительным каменьям.
В сокровищнице хранилось все самое драгоценное из наследства, купленное за долгие годы царствования, взятое как военная добыча, присланное в подарок от королей и падишахов, отнятое у изменников, награбленное в неистовых походах на свои же города, похищенное у своих же подданных.
Иван Васильевич прикладывал к телу магнит, осыпал себя кораллами, держал во рту по очереди алмаз, рубин, изумруд. Приказал налить в чашу из оникса воды, пил маленькими глотками, умылся.
— Мне лучше! — обрадовался государь, но, вернувшись из сокровищницы, позвал дьяка Щелканова и велел остановить королевского посла Сапегу в Можайске. — Поправлюсь, тогда пусть едет. Так и отпиши ему: остановись ради недуга государева.
Наконец Иван Васильевич решился позвать Бельского. Медленно, молча поднял на него глаза.
— Государь! Они сказали, что ответ будет готов нынче, а может, и не ранее, как взойдет звезда-комета.
Царь потихоньку перевел дух.
— Поезжай! Что ты здесь толчешься? Поезжай!
