А, осознав это, я подумал, что раз так, то всё должно кончиться хорошо. Ну зачем мне так явно помогать, если потом я всё равно должен попасть в милицию. Проще было посадить меня в тот Уазик уже сейчас.
И впервые в жизни я испытал то удивительное чувство, которое приходит к человеку, столкнувшемуся вдруг со своим хранителем, и понявшему, что он больше не одинок и, в сущности, бояться нечего. А мы не только столкнулись, но и можно сказать помахали друг другу руками.
История закончилась для меня и Лёхи благополучно. Он тоже сумел уйти от погони. А Питерский, понимая, что пойдёт организатором преступной группы, просто взял всё на себя, выведя нас из-под удара. Чем, кстати, существенно сократил себе срок. Он освободился через четыре года.
Другое описываемое событие происходило в первые месяцы моего переезда в Москву. Но хотя я и сейчас воспринимаю себя, как, в общем, молодого человека, тем не менее, хочется сказать, что всё это происходило в далёкой молодости. Кроме всего прочего, удивительным было то, что ключевая встреча снова произошла на Тверской улице.
«Мама это рок-н-ролл, рок это я-а-а-а-а!!!»
Водка могла идти и без закуски. Закусывали русским роком в целом и Шевчуком в частности. Кто сказал, что мы плохо жили? Если человек говорит, что его молодость была ужасна, то, может быть, он ещё не слишком состарился. Я приехал в Москву, узнав, что цены на мои профессиональные услуги в столице в три раза выше, чем в моём городе. Наверное, это была слабая мотивация, учитывая, что другие приезжают, ни много, ни мало, завоёвывать Москву. Мне было не до таких высот. В моей жизни были и есть люди, о которых я должен заботиться, а не витать в облаках. (Это я так оправдываю мелкий масштаб своей личности.)
В то время в промежутках между работой ради денег я какое-то время плотно общался с людьми, которых иначе как бродячими музыкантами назвать не могу. И хотя они почти сплошь были, в отличие от меня, коренными москвичами с московской пропиской и жилплощадью, был в них какой-то дух бродяжничества и пофигизма. Мне доставляло удовольствие это общение, тем более что я, конечно, излишне романтизировал их образ. Это были интеллигентствующие лентяи, живущие одним днём. Этакие динозавры эпохи хиппи. Играли и пели в переходах и других подобных местах. В общем, романтика подземелья. Я не долго ходил со шляпой, собирая с прохожих пожертвования бедным музыкантам. В какой-то момент я даже сам запел. Говорили даже, что неплохо, хотя и продолжалось это очень недолго. Во всяком случае, поддатые прохожие, задерживающиеся около нас, не разбегались при моём пении. Этот более чем странный образ жизни я вёл, неосознанно стремясь придать хоть какой-то объём, стремительно сплющивающемуся и плющившему меня миру.
Но это всё же не был безобидный уход от реальности. Я всё явственнее чувствовал себя пикирующим самолётом или парашютистом, выпрыгнувшим без парашюта. Хотя алкоголь ещё не превратился в проблему, всё явно шло к тому. Появилось ощущение, что стремление расширить границы таким способом может дороговато обойтись. Но, конечно, такие мрачные мысли приходили не так уж часто, и отгонялись до будущих времён. Да и в моём трезвом окружении не было людей, которых я считал бы достаточными авторитетами, чтобы прислушиваться к ним. «Что вы понимаете, говорил я им, ведёте свою серую жизнь, ну и ведите».
В тот вечер был, можно сказать, целый концерт. В Сокольниках мы собрали прохожих человек тридцать. Неслыханное число. Аншлаг и полный успех. Как бы сказали настоящие артисты: «они были у наших ног». Потом сидели в какой-то тошниловке. Расходиться начали поздней ночью. Метро уже не работало, а места в такси для меня не оказалось. Никаких проблем, доберусь, тем более что мне на восток, а им на запад. Они уехали, а я, пошарив по карманам, понял, что на такси явно не хватает. Можно было конечно расплатиться по месту, но настроение было такое, что, движимый алкогольными парами и романтикой в одном месте, я решил прогуляться по ночной Москве. Лето. Молодость. Чего не прогуляться то?
Гулял всю ночь. Периодически отдыхал, то в дешёвых ночных кафешках, то на каких-то вокзалах. Так дошёл до Кремля. У приезжих провинциалов это притягательная цель. Ранним утром я зачем-то оказался на Тверской. Было не более шести часов утра. Мне никогда раньше не приходилось видеть Тверскую такой пустынной. Редкая машина нарушала внезапную тишину обычно шумной улицы. Я только что купил жестяную банку пива и направлялся в сторону метро, чтобы наконец-таки поехать домой.
Вдруг я внезапно остановился оттого, что увидел, как мне на встречу идёт Божество.
Я и тогда это так воспринял, да и сейчас от этого не откажусь. В направлении меня шёл мой любимый актёр Василий Ливанов. Наш Шерлок Холмс, Карлсон и крокодил Гена в одном лице. Он шёл в странном сопровождении какого-то мужика в униформе. Наверное, это был охранник из какого-то ночного магазина. Я не очень понимал, как Василий Борисович оказался тут в шесть часов утра. Вопрос, откуда или куда он шёл так и остался для меня загадкой. Движимый алкогольной храбростью, я подошёл к нему и зачем-то заговорил.
— Простите, вы господин Ливанов? — пролепетал я.
Он утвердительно кивнул. Сразу бросалось в глаза, что шедший рядом охранник явно слишком назойлив и уже утомил Василия Борисовича. Взгляд Ливанова поневоле сосредоточился на мне.
— У меня отец тоже «народный артист». — Сказал я, хотя и правду, но прозвучавшую крайне нелепо, впервые отметив про себя, что и само это почётное звание звучит как-то глуповато. Стараясь к тому же казаться свежим и трезвым, что нелегко было сделать. Да и пивная банка в шесть утра, явно портила мой имидж.
— Я хочу поговорить с сыном артиста, — сказал он охраннику своим неподражаемым голосом.
Я сразу понял, что он действительно хочет отделаться от этой внезапной охраны. А, кроме того, меня начала бить мелкая дрожь, которую я так и не смог унять за всё время нашего общения. Мы зашли во двор одного из домов, стоящих прямо на Тверской.
— Я тут живу, — сказал он.
Я решительно не знал, как себя дальше вести. Как-то не было привычки общения с человеком, являющимся национальным достоянием, с человеком которого любит и почитает практически все взрослое население России. Требовалось взять себя в руки, в конце концов.
— Я прошу прощения. Представляю, как Вам надоели люди, бросающиеся к Вам на улице.
Он остановился и посмотрел мне в глаза. Мне ничего не оставалось, как посмотреть в его. И мне понравились его глаза. Я увидел в них глубину и мудрость, но и какую-то тяжесть. У него явно была какая-то проблема и какая-то тяжесть на душе.
— Давайте посидим вон там, — указал он мне на какую-то странную полуметровую в высоту каменную стену.
«Этого не может быть», твердил я себе, как заклинание. «Этого не может быть». Всего происходящего, по моим понятиям, просто не могло случиться. Он обращается ко мне на Вы, и предлагает своё общество. Зачем? О чём может говорить этот гений, которому уже почти семьдесят лет, с мальчишкой с улицы? Моё волнение было столь велико, что я дрожал уже всем телом. Лишь потом я понял, что ему, вероятно, нужно было просто какое-то человеческое общение. Но строить эти догадки всё же неправильно. Мало ли что у человека произошло в жизни.
Уже через пять минут разговора я не чувствовал никакого барьера между нами. Мы говорили, как два старых приятеля. Я не верил своим ушам. Дистанции не существовало. Никакого менторского и поучающего тона с его стороны я не слышал. Я знаю, что это свойство по настоящему большого человека. И я совершенно не чувствовал его возраста. Но, по большому счёту, общих тем у нас действительно не могло быть. И в ход пошли стихи. Его стихи в первую очередь. Он читал мне свои стихи, а я слушал и понимал только одно, что передо мной открылся космос. Смысл этих стихов ускользал от моего замутнённого сознания, но я слышал их музыку. Отдельные строки поражали своей мелодичностью. Мне тоже захотелось прочитать ему что-нибудь из того, что он наверняка не знает. Я вспомнил наиболее действующую на меня часть стихотворения из композиции «Дождь».
— Талантливо… Ваше? — Спросил Ливанов.
— Нет, Шевчук. Музыкант. Русский рок. Знаете? — Пояснил я.
— Ваш кумир?
— Нет. Просто его песни как-то цепляют что ли. Как-то веришь ему. А знаете, какие интеллигентные лица у людей, приходящих на его концерты. Если он предаст или продастся, тогда я вообще не знаю… — Сказал я маловразумительную даже для меня самого фразу.
Мне показалось, что Ливанов понял что я хотел сказать даже лучше меня самого.
Мы просидели около часа. Потом он сказал, что ему надо идти. Я понял, что аудиенция закончена. Он встал и, приглашая меня с собой, подошёл к стоящей неподалёку машине. Поискав что-то в бардачке своей Нивы, он с разочарованием развёл руками.
