У нее при себе не было сумочки и никаких документов. В этом районе ее никто никогда раньше не видел.
Распростертая на земле, с рассыпавшимися по мостовой волосами (шляпа отлетела в сторону), она была в глазах все увеличивающейся толпы всего лишь старой нищенкой, безжизненно валявшейся на тротуаре.
– Она еще дышит,– сказал кто-то.
Глава Х
Начиная с полудня Кармела стояла, не смея шелохнуться, в укрытом от солнца уголке, где ей велели ждать. Но время не давило на нее, поскольку вокруг было столько нового и интересного. Арабские танцовщицы, ландскнехты, дворяне во фраках, обливающиеся потом под одеждой и гримом, устало садились на стоявшие рядом скамейки, обмахиваясь кто чем, а потом по зову закидывали на плечи протазаны или приводили в порядок свои муслиновые шаровары и группами отправлялись к одному из покрытых толем бетонных зданий.
На студии одновременно шли съемки трех фильмов.
Павильоны киностудии, построенные на обратном склоне Палатинского холма, приткнулись к развалинам древней крепостной стены Велизария, чьи красный раствор и изъеденные временем камни, господствуя над двориками студии, посылали в них жар, словно камни печи.
Кармела увидела и узнала нескольких известных артистов и артисток, и всякий раз при виде их сердце ее билось чуть чаще. Эти великие люди всегда появлялись в окружении суетящихся вокруг них людишек, словно шли в сопровождении свиты. А кинозвезды, усталые и одновременно злые, казалось, переносили на парики всю ответственность за несовершенство мира. Они заходили в ресторанчик студии, и Кармела видела через стекло, как они усаживались за столики. И, глядя на них, думала, что, возможно, настанет день, когда и она сможет сесть рядом с ними.
Голода она не чувствовала, но боялась, что про нее просто-напросто забыли.
Гарани настоятельно порекомендовал ей не ходить к парикмахеру и не надевать другого платья. Поэтому она явилась на студию в своей обычной одежде. Но ей слабо верилось, что, советуя не менять прическу и одежду, Гарани хотел ей добра.
Вдруг она увидела киноактрису из отеля «Ди Спанья», подавленную элегантностью Борджа и наряженную в бархатные одежды цвета черной смородины. Кармела подумала, что та ее не заметит, но актриса увидела девушку.
– А ты что здесь делаешь? – спросила она ядовито.
– Доктор Гарани обещал мне показать, как снимаются фильмы. Вот я его и жду.
– Вот как? Ну, мы начинаем через четверть часа. Ты меня там увидишь,– бросила киноактриса, уходя.
И снова для Кармелы началось ожидание.
Когда Кармела стала уже отчаиваться, к ней подошел ассистент Викариа. И она подумала: «Ну наконец-то!» – словно студент, входящий в аудиторию, где принимают экзамены, или жокей, садящийся в седло для участия в первой в своей жизни скачке.
Ее ввели в большой павильон и направили к заставленному какими-то машинами углу, где стояли человек десять. Она не увидела среди них ни Гарани, ни Викариа, и это ее очень расстроило. «Доктор Гарани меня явно не любит, иначе бы он обязательно пришел».
Она сосредоточила все свои силы для того, чтобы постараться понять, чего от нее хотят, и выполнить это как можно лучше. Указания были противоречивыми. То ее гримировали, то снимали грим. Затем вокруг нее зажглись огромные прожекторы. «Неужели это из-за меня включили столько света?» – с испугом подумала она.
Начиная с этого момента она уже не понимала, что с ней происходило. Тепло от прожекторов и давящая атмосфера были невыносимы. Ослепленная лампами, Кармела различала лишь тени людей, находя их местоположение по звукам голосов. Кто-то подошел к ней с полосатым метром, положил его на землю и скрылся за одной из машин с криком:
– Мотор!
Кармела услышала слабое стрекотание и подумала, что ее снимают. Но полной уверенности в этом у нее не было.
Машинист щелкнул перед ее лицом деревяшкой и крикнул:
– Дубль первый! Проба первая!
– Начали! – раздался другой голос.
Этот же голос приказал Кармеле пройти вперед, отойти подальше, приблизиться, сесть, не шевелиться, повернуться в разные стороны, поднять голову, помахать рукой, как бы с перрона вокзала вслед уходящему поезду... «Мотор... щелчок... дубль...» Голова ее шла кругом. Ни разу в жизни своей ей не случалось падать в обморок, но теперь она подумала, что вот-вот потеряет сознание.
Она слышала, как вслух обсуждались ее глаза, ее тело, ее ноги.
– Есть у нее что-то красивое в подбородке, когда она улыбается.
– Она неплохо ходит.
– Спереди – да, но не со спины.
– А она, случаем, не косовата?
– Да нет, это тень.
– Карло, наложи-ка фильтр на полторы тысячи. Мотор!
– Во всяком случае можно сказать, что камеры она не боится.
Она слишком боялась людей, чтобы пугаться какой-то машины.
– Слушайте, а с ней что же, не разучили никакой сцены? – спросил кто-то.
– Нет. И не надо! Ей тогда захотелось бы играть, и в этот момент все было бы потеряно. Если у вас есть шанс снять кого-то, кто ничего не умеет, старайтесь воспользоваться этим!
Голос, произнесший последние слова, Кармеле был знаком: это сказал Викариа. А она даже не заметила, как он здесь появился. Стоял ли он тут давно или только что подошел, уверенный в том, что его ассистенты правильно выполнят все его указания? Она испытала новый прилив волнения и доверия.
Что бы в дальнейшем с ней в жизни ни случилось, это не будет иметь столь большого значения, как данный момент. Все решалось здесь, под ослепительными лучами наведенных в одну точку прожекторов, где она чувствовала себя букашкой, попавшей в луч света. Настал момент, когда могло свершиться чудо. Если ей, одной из тысяч девушек, выпадет счастье, о котором все мечтают, то это должно случиться именно теперь. Решалась ее судьба. Удача, сверкая, висела над ее головой, и надо было не допустить, чтобы она погасла.
Кармелу подвели к аппарату для съемок крупным планом.
– Как настроение, Кармела? – спросил Викариа.
– Ужасно жарко, доктор,– ответила она.
Раздался взрыв смеха: так много искренности и простоты было в этом: «Ужасно жарко, доктор». Она испугалась, что теперь все будут над ней смеяться, но на деле этими словами она завоевала симпатии всех присутствовавших на съемках.
– Стоп! Думаю, что это великолепно,– крикнул оператор.
Викариа отделился от группы теней и приблизился к Кармеле. Она увидела, как свет играл в его посеребренных сединой волосах.
– А теперь встань вот сюда,– сказал он, указывая место,– и скажи мне: «Значит, я вас больше никогда не увижу?» И постарайся заплакать, если сможешь. Сначала давай попробуем разок без камеры.
Она сделала, как он велел, и в то время, когда произносила эти слова, глаза ее заблестели.
– Мотор! – крикнул Викариа.– Давай еще раз!
Снова щелкнула деревяшка.
– Дубль седьмой!
– Начали! – сказал Викариа.
Кармела отчаянно посмотрела на красивое постаревшее лицо режиссера, в его внимательные глаза, увидела его ободряющую улыбку.
– Значит, я вас больше никогда не увижу? – произнесла она.
И все увидели, как в этот момент по ее нежным щекам потекли настоящие слезы.
– Стоп! – бросил Викариа.– Достаточно. На сегодня все.– Затем, повернувшись к ассистентам, он сказал вполголоса: – Сами видите, она умеет играть! Не знаю, что получится при проявке, но, если вы найдете мне другую такую девушку, которая сможет за пять минут сделать вот так же, никогда раньше не видя камеры, я сделаю вам неплохой подарок.
Кармела этого не слышала. Прожекторы погасли, и вдруг павильон, машины, люди предстали перед ней в каком-то сероватом свете на фоне пыльного воздуха. Даже солнце, которое виднелось через большие распахнутые ворота павильона, казалось, светило не так ярко.
– Все, можешь возвращаться домой,– сказал ей Викариа.
Она поняла его слова так, что он уже принял решение и она ему не подошла. И поэтому так горестно вздохнула, произнеся «Ох!», что он спросил ее, что случилось.
