— А для чего скрывать информацию? Ведь вы даже цензурой временами пренебрегаете!
— Все указывает на то, что сумки, содержимое которых было предназначено для изготовления мумий, побывали в нашей дорогой столице. Сами посудите, что было бы, объяви мы об этом во всеуслышание. Врачам только бы и осталось, что успокаивать бдительных мамаш, которые со всеми царапинами и ссадинами волокли бы своих деток в больницы в ожидании страшного приговора. А полиция! Стоило бы Гюстену или Фифине припоздниться с возвращением домой, как в семействах поднималась бы истерика: все, их ребеночка уже зарезали и выпотрошили!
— А как же этика?
— Этика! Пф! Она тлеет, как эта сигара, а пепел от нее лучше замести под коврик… Будьте так любезны, прихватите с собой этот окурок, а я воспользуюсь вашей газетой как веером, ведь запах никотина должен рассеяться не долее чем через пять минут! Мое почтение вашей супруге.
В конце улицы де Бираг показалась площадь Вогезов. Фелисите Дюкрест жила в верхнем полуэтаже здания восемнадцатого века, постороенного из красного кирпича и с островерхой крышей. Кучер гнал фиакр в каретный сарай на улице Беарн, две женщины прошли по саду, прогрохотал омнибус, ехавший по маршруту Бастилия-Ваграм. И Королевская площадь, по которой когда-то прогуливались Нинон де Ланкло, Марион Делорм, мадам де Севинье, Рашель, Виктор Гюго и Теофиль Готье, вновь погрузилась в сон. Три стороны огромного четырехугольника площади были пусты, а вдоль четвертой протянулись скромные лавки — фруктовая, книжная, бакалейная и лавка старьевщика.
Квартира Фелисите Дюкрест состояла из нескольких комнат. Простенки гостиной, когда-то украшенные позолотой, изрядно облезли, а мраморный камин казался неуместно помпезным. Оттоманки, комнатные растения, мебель эпохи Директории и калорифер плохо сочетались друг с другом. В двух спальнях стены были обиты желтым утрехтским бархатом. Служанка в кружевном фартучке хлопотала в довольно тесной кухне, готовясь подать мясной пирог. В гостиной же хозяйка устроила музей: из всей мебели там были лишь несколько стульев черешневого дерева и диван, обитый тканью либерти с цветочным узором. Множество картин висели на стенах, выкрашенных в белый цвет — это сразу очаровало Таша: сдержанная белизна выгодно подчеркивала яркие оттенки полотен.
Особенно она отметила молодую женщину в лодке, в светлом одеянии и в темной шляпке, написанную Ренуаром в начале его карьеры.
— Мне нравятся эти красные и синие пятна на общем зеленом фоне, в этом есть что-то от Курбе, — заметила Таша.
Она надолго остановилась перед фермой, написанной Гогеном на Мартинике в 1887 году.
Вкусы хозяйки были разнообразны, от гравюр Дюрера до карикатур Домье. Другие произведения, более современные, заинтересовали Таша меньше, зато ей очень польстило, когда она обнаружила один из собственных натюрмортов, вазу с грушами и яблоками.
— Где вы купили эту гуашь?
— Я выпросила ее у одного из друзей сэра Регинальда Лимингтона. Он согласился уступить ее с хорошей скидкой. Неловко об этом говорить, но мое финансовое положение начинает страдать от моих прихотей.
Они сели, и Фелисите Дюкрест позвонила прислуге. На столике для триктрака как по волшебству появилось блюдо с закусками.
— Угощайтесь, я обожаю эти канапе с сыром и всегда пью бокал мадеры перед ужином, но если вы предпочитаете этот безвкусный британский напиток…
— Спасибо, чай я пью только за завтраком.
С некоторой неприязнью Таша наблюдала, как слишком красные губы хозяйки поглотили канапе.
— Вы произвели огромное впечатление на моего племянника, — вымолвила Фелисите Дюкрест. — Когда увидела вас рядом с магазином, где он работает, я подумала… Но я ошиблась, и тем лучше. Мишель очарователен, но он страшный ловелас. Он разъезжает по балам и приемам, делает всякие глупости, расплачиваться за которые приходится мне. Бывает, он напивается и бьет посуду, а иногда оставляет в обременительном положении девушек, скорее простушек, чем развратниц. Я устала утешать их разбитые сердца, а точнее — давать им адреса… ну, знаете, дам, делающих незаконные аборты… Кроме всего прочего, это стоит больших денег.
Таша встала.
— Уверяю вас, я счастлива в браке. Тем не менее если бы мне взбрело в голову наставить рога своему супругу, я бы уж точно выбрала для этого кого-нибудь другого, но не вашего племянника. Благодарю за приглашение, ваша коллекция восхитительна! — крикнула она уже у дверей.
Если бы не сирены, тихонько напевавшие ему свои протяжные песни о нераскрытых тайнах, Виктор без сожалений отказался бы от мысли снова забраться в заброшенный сад и полуразвалившийся дом, тем более после рассказа Жозефа. Однако тот почти силой всучил ему свечу и первым двинулся вперед.
— Статуя с головой шакала, дохлая рыба, человеческие останки… Все-таки вы большой выдумщик! Вы хоть сознаете, что речь идет о нарушении неприкосновенности жилища? — ворчал Виктор, когда они подошли к водоему.
— Посветите-ка в этот угол, вот сюда. Странно, ничего нет. И рыба… словно испарилась. Клянусь, это не было галлюцинацией! Может, был сильный ветер…
Как только они вошли в здание, в нос Виктору ударил гнилостный запах. Тут Жозеф явно ничего не придумал. Поднимаясь по лестнице вслед за шурином, Виктор колебался, как лучше: заткнуть нос или дышать с открытым ртом? Он выбрал второй вариант, тогда как с удовольствием остановился бы на третьем — незамедлительном и отчаянном бегстве. Но имидж, который он сам себе создал и которым так гордился, имидж сыщика, которому нет равных, мешал уступить этому соблазну.
Когда отблеск свечи робко колыхнулся, осветив ту мерзость, что была свалена на полу, он с трудом подавил приступ тошноты.
— Какой ужас!..
— Что мы возьмем? — шепнул Жозеф, который уже знал, что увидит, и был к этому готов.
— Вы что, на рынке?! Не трогайте! — воскликнул Виктор в тот момент, когда шурин был готов распеленать мумию кошки. — У нас есть сумка?
— Да, я прихватил мамину.
— Надо будет ее сжечь. Замотайте руку платком, я не шучу!
— Ну хорошо. Вы мне поможете или нет?
— Я бы с удовольствием, но мой костюм стоит двести франков…
Тут оба замерли, так как на лестнице послышались приглушенные шаги, затем показался какой-то смутный силуэт, который тут же, заметив их, метнулся к выходу. Жозеф схватил первое попавшееся под руку, запихнул в сумку и бросился за Виктором, который, пересилив страх, помчался за тенью через парк. Свечи сразу погасли, и Виктор с Жозефом наугад преследовали незнакомца, двигаясь по направлению к ореховой роще. В конце концов им удалось настичь его и схватить. Он нисколько не сопротивлялся.
— Прошу вас, отпустите меня! — взмолился незнакомец.
Они дотащили его до стены, отделявшей имение от улицы Корвизар. В бледном свете фонаря им наконец удалось разглядеть свою добычу: тщедушный мужчина лет пятидесяти, с глубокими морщинами на лбу и щеках, с седыми волосами и темными глазами.
— Кто вы? Чем здесь занимаетесь? — строго спросил Жозеф.
— Да отпустите вы его, наконец, тупицы! — вдруг крикнул высокий голос.
Он принадлежал молодой женщине, светловолосой и кудрявой, которая так яростно сверлила взглядом Виктора и Жозефа, словно хотела обратить их в камень.
— А вот и еще одна! Так вас много?
— Мы с Жаном-Пьером ищем своих друзей. Разве это запрещено?
— На территории частного владения? Кого же вы ищете?
— Какая вам разница? Мы не сделали ничего дурного, — уверенно сказала блондинка. — Мы пытаемся найти мсье Бренгара и мсье Баллю, они пропали где-то в этих местах.
— Баллю? Вы сказали Баллю? Альфонс Баллю?
— Вы его знаете?! — спросила изумленная женщина.
— А как же! Это кузен консьержки из дома, расположенного рядом с книжной лавкой.
— Жозеф, помолчите хоть минуту, я постараюсь объяснить все понятнее. Но прежде всего давайте представимся. Меня зовут Виктор Легри, а это мой шурин и компаньон Жозеф Пиньо.
— И писатель, — заметил Жозеф.
— Я — Жан Пьер Верберен, а мадмуазель — Люси Гремий, невеста мсье Баллю.
— Невеста — это громко сказано, — возразила Люси.
Полчаса спустя бывший переписчик и парикмахерша, перебивая друг друга и прерываясь из-за постоянных замечаний Жозефа, поведали о том, как был заселен заброшенный дом и как исчез Жан-Батист Бренгар, он же — Бренголо. Альфонс Баллю тоже испарился. Непонятно было, что связывало двоих пропавших, кроме рекламной карточки парикмахерской, где работала мадмуазель Гремий.
— Так значит, бродягу, который продал карпа Аделаиде Лезюер, зовут Бренголо, — подытожил Жозеф.
— Какого карпа? — спросила Люси.
— Неважно. И вы утверждаете, что он живет в этом поместье?
— Да, — подтвердил Жан-Пьер Верберен. — Он поселился здесь в середине августа, когда меня выгнали из моей хижины в Шантийи.
