Я написал: «Подходя к клетке». Возможно, это плохо вяжется с моими собственными утверждениями, что клетка — неподходящая обитель для диких птиц. Но в этом случае у меня не было выбора. Каждое лето я держал сов разных видов и разных размеров. Выпусти я всех на волю на острове, мохноногих и воробьиных сычей быстро не стало бы: серая неясыть и ушастая сова не брезгуют своими меньшими братьями. Так что клетки играли защитную роль, тем более что по соседству обитал тетеревятник, который не прочь закусить мохноногим сычом. Наконец, поскольку моим подопытным пернатым предстояло часть времени жить в помещениях зоологического факультета, им с самого начала надо было привыкать к ограниченному пространству. Да и клетки были не такие, в каких канареек держат. Одна — шесть на одиннадцать метров, другая — примерно шесть на шесть. И мои питомцы обычно попадали туда вскоре после того, как поднимались на крыло, а потому не рвались на волю так, как рвалась бы взрослая дикая птица.
Когда Миаи в конце мая прибыл в Стокгольм, он был уже совсем ручной; более ручного филина и совы вообще я не видел ни до, ни после. Выше я писал, что лучший способ завоевать доверие птицы, породниться с ней — кормить изо рта. Именно так поступает мама-филин, потчуя детей отборной крысой с ближайшей помойки, однако есть границы, которые я не могу переступить, хотя мои друзья полагают иначе. Самое большое, на что я способен, выступая в роли пернатого родителя, — зажать губами и предложить зарянке извивающегося «мучного червя». Миаи и другие совы получали свой хлеб насущный у меня из рук; правда, при этом я держал полевок и мышей около самого лица. Подменял я маму-сову и как источник тепла. Совята рано являются на свет, вероятно, чтобы успеть за лето натренировать для охоты свой сложный зрительно-слуховой аппарат, и они достаточно хорошо одеты, легко переносят апрельские и майские ночные холода, однако любят греться сами и погреть младших сестер и братьев. В лесах под Хедемура, наблюдая из укрытия выводок болотных совят, я однажды видел, как старшая сестра с наступлением вечерней прохлады подобрала под себя малышей. Трогательная картина… Обмен теплом — мостик между особями, между мамой-совой и совятами, и, занимаясь своими птенцами, я это учитывал. Надену толстый серый свитер, лягу на спину, посажу совят себе на грудь и прикрою руками. Они распластывались на мне и явно блаженствовали. А когда сова блаженствует, она забывает про время, так что от меня требовалось изрядное терпение, чтобы сохранять описанную позу, пока совята получали свою дозу контакта. Для Миаи было верхом наслаждения разлечься на свитере, пощипывать меня за нос уже довольно грозным клювом и платить дань Морфею — за мой счет. Чуть пошевельнешься — открывает свои бездонные очи и устремляет на тебя по-ректорски строгий взгляд, который, кажется, проникает в сокровенные тайники твоей души.
Он не сразу научился летать, а до тех пор мы с ним прогуливались среди скал Каменного острова. Я старался с самого начала приучать его к подходящей для гнездовья местности, ведь со временем он станет сам себе хозяин, будет ухать в своем горном замке, встретит подругу жизни и выкормит не один выводок тролликов… Он и впрямь был удивительно похож на тролля, когда ковылял следом за мной и карабкался вверх по камням, цепляясь жилистыми «руками», на которых пух постепенно сменялся перьями.
В один прекрасный день, после многих попыток, неуклюжих прыжков и потешных кувырков он поднялся на крыло! И сразу пролетел изрядный путь. Над озером, над лесом, против ветра до гор на другом берегу. Вороны и сойки тотчас разбушевались и обрушили свою ярость на кровного врага. Где-то вскричала испуганная неясыть — вероятно, Стрикс, — а я стоял и думал, куда занесет моего Миаи. Отыскать филина среди мшистых валунов на горном склоне или в лесу очень трудно, камуфляж у него отменный… Я провожал Миаи взглядом сколько мог, но в конце концов потерял. Кто найдет его первым, я или лиса? Вся надежда была на ворон — они не оставят в покое столь благодарную мишень для своих выпадов. Было похоже, что Миаи опустился на горный склон к востоку от озера. Я бросился было к лодке, но тут передвижной вороний секстет — или октет — вдруг прибавил громкость. А затем высоко в голубом небе показался и филин, окруженный сварливыми воронами. Рядом с ними он выглядел великаном, и странно было видеть, как он, приземлившись у моих ног, словно съежился и снова стал тем же вихрастым мальчуганом, каким я привык его видеть. Тем же, да не совсем: в его взгляде появилось нечто новое — присущее взрослому филину чувство собственного достоинства.
Больше всего у филина чаруют глаза. Взгляд взрослой птицы, даже самой ручной, может испугать своей дикостью. Когда Миаи, проведя несколько месяцев в народном парке Эскильстуны в обществе пары американских филинов Bubo virginianus, в разгар зимы переселился в квартиру моих родителей, глаза его приобрели еще более дьявольский блеск. При виде столь свирепого взгляда мне даже почудилось, что Миаи забыл своего кормильца, своего «папу». Но нет, хоть глаза и казались ужасными, сам он оставался таким же «родным», как прежде. Я почесал ему кожу в ушах и около глаз. Прищурясь, он тихо пощипывал мне пальцы. Мои ласки были ему явно по душе. Словом, Миаи нисколько не переменился. Ко мне.
У мамы его взгляд тоже вызвал оторопь, тогда я решил доказать ей, что он совсем ручной. Протянул руку и дал филину подержать мощным клювом один палец. Мама робко последовала моему примеру — и с криком отдернула руку, не без труда вырвав из «клещей» окровавленный палец. Для Миаи только я был филином, он только меня признавал своим. Больше того, он запечатлел меня настолько, что в его представлении я олицетворял спутницу жизни! Это привело потом к немалым затруднениям. О них рассказано в книге «Совиные дебри», а здесь скажу только, что, как мы ни старались заставить Миаи и самку — бывшего «манного филина» — вывести птенцов под наблюдением исследователей, наши тщательно разработанные планы сорвались по несколько неожиданной причине: оба филина считали меня подходящим партнером! Необычный вариант любви втроем.
Миаи прожил у меня три года. Самка два года откладывала яйца, однако Миаи так и не познал радости отцовства в неволе. Дело в том, что сова, как и курица, может откладывать неоплодотворенные яйца. В конце концов я выпустил его на свободу, причем постарался выбрать место получше. Это была одна из гор центральной Швеции, здесь много лет гнездились филины, но затем старый самец невесть почему погиб. Выпустив Миаи, я потом нарочно не вызывал его. Во-первых, перед тем я понемногу отучал его от людей, во-вторых, услышав чье-то «уо», он мог решить, что здесь живет другой филин, и улететь.
