показалось лицо друга.
— Я сейчас!
Марко прислонил велосипед к стене, и через пару минут из дома появился Сандро, одетый для университета — в белой рубашке, коричневых брюках и кожаных туфлях. Друзья тепло поздоровались, а затем Марко спросил:
— У тебя есть время поговорить? Я смылся с работы, чтобы с тобой повидаться.
— Конечно. — Сандро указал на фонтан, и они уселись на бортике — тоже как всегда.
— Держи, у меня тут biscotti. — Марко достал из рюкзака коробку и открыл, в воздухе поплыл свежий запах печеного аниса. Он вручил печенье Сандро. — Видел в газете «Манифест»?
— Да, это ужасно. Оскорбительно. — Сандро нахмурился, поджав губы. — Я итальянец, плевать, что они там утверждают.
— Ну конечно, итальянец. — Марко сначала тоже хотел взять печенье, но у него вдруг пропал аппетит. Больно было видеть страдания Сандро.
— Там ведь даже нет никаких научных исследований. По крайней мере, подтвержденных фактами.
— Знаю, все это лишено смысла. Не вынесу, если это произойдет с тобой и твоей семьей, да с кем угодно в гетто. Хочется верить, что все это отменят.
Сандро медленно выдохнул.
— Отец тоже так думает. Говорит, это чистая пропаганда, но меня тревожит, что Муссолини становится все больше похож на Гитлера.
— Он не уподобится ему. — К самой этой мысли Марко питал отвращение. — Мы не уподобимся.
— Отец говорит, в «Манифесте» ничего не сказано о евреях-фашистах. Он считает, для нас сделают исключение.
— Но там и об этом не сказано.
— Да, но отец говорит, документ не имеет законной силы. Ты же знаешь, какой он, всегда ищет разумное объяснение. Любит делать хорошую мину при плохой игре и надеяться, что пронесет. — Сандро покачал головой, жуя печенье.
— Так что мы можем сделать?
— Ничего. — Сандро отвел взгляд, у Марко за друга разболелось сердце.
— Все отменят. Ты — итальянец, вот и все.
— Это… это же антисемитизм. — Сандро замолчал, а это слово будто всей тяжестью рухнуло между ними. Марко ощущал его вес, хоть и не был евреем.
— Именно так. Если я узнаю на работе какие-то новости на этот счет, обязательно сообщу.
— Спасибо, — вздохнул Сандро.
— Как дела в Ла Сапиенце?
— Чудесно. И сложно. Узнаю каждый день что-то новое.
— Ну а что касается любви — мы зашли в тупик. — Марко покачал головой. — Элизабетта так и не выбрала.
Сандро жевал печенье.
— Нельзя на нее давить. У нее много дел, она столько тащит на своих плечах.
— Верно. Мне ее так жаль.
— И мне. — Сандро, доедая печенье, огляделся. — Все время о ней думаю.
— Ну так и я, — закатил глаза Марко. — Просто так это не пройдет. А иногда этого хочется.
— И мне. Даже на работе толком сосредоточиться не выходит.
— Понимаю. Когда я по вечерам еду мимо ресторана, заглядываю в окна, ищу ее взглядом. Это так жалко.
— Ты до сих пор ни с кем не встречаешься? — улыбнулся Сандро. — Другие девушки тебя не привлекают?
— Ни одна. — Марко улыбнулся ему в ответ. — Живу как святоша. Второй отец Террицци.
— Только взгляни на нас — изнываем от любви. Сохнем по одной девчонке, — рассмеялся Сандро.
— Mah! — воскликнул расстроенный Марко.
— Пойду-ка я лучше. — Сандро поднялся, перекинул рюкзак через плечо. — Рад был повидаться.
— И я. — Марко встал и обнял друга на прощание. Их соперничество за девушку уже не казалось ему забавным, Марко впервые понял: кого бы из них ни выбрала Элизабетта, он проиграет. Ведь и Сандро он тоже любил.
Глава тридцатая
Элизабетта, август 1938
— Просыпайся, папа! — Элизабетта поставила отцовский кофе рядом с диваном и поцеловала отца в щеку.
Ему явно необходимо было помыться, но отец, несмотря на ее уговоры, уже несколько дней не менял одежду. Людовико страшно исхудал, его небритое лицо пожелтело: недавно ему поставили диагноз cirrosi epatica — цирроз печени. Доктор велел Людовико бросить пить, и с того дня Элизабетта отказывалась приносить ему вино. Увы, это не помогло: он просто стал уходить и напиваться не дома.
Элизабетта потрепала его по руке.
— Папа, я принесла кофе.
— А? — Он заворочался, веки затрепетали и приоткрылись. Взгляд, налитый кровью, остановился на лице дочери, но он будто не видел ее. — Она была прекрасна… какая она… глаза… такие синие…
— Просыпайся, папа. — Элизабетта подумала, что отцу, должно быть, пригрезился сон наяву или это были галлюцинации.
— Она была так невинна и все же… мудра… Изящна и прекрасна. Он любил женщин, самых красивых женщин…
— О чем ты говоришь? — Теперь Элизабетта заволновалась всерьез. Отец смотрел на нее, но не видел. Он никогда так себя не вел, даже когда просыпался пьяным.
— Посмотри на нее, синие глаза… Искушенные и невинные. Синий — это цвет истины…
— Вставай, папа! — Элизабетта легонько потрясла отца.
— Только Рафаэль мог написать это… и «Мадонна на лугу»… его шедевр… sfumato[83], великолепный образец…
Элизабетта догадалась, что он говорит о художнике Рафаэле Санти и о сфумато — технике размывания теней на картине. Это была одна из любимых тем отца, но она не понимала, почему он заговорил об этом именно сейчас. Ее охватила тревога — что-то было не так, но не успела Элизабетта это обдумать, как глаза отца закатились, а голова упала набок.
— Папа! — Перепугавшись, Элизабетта принялась его трясти. — Проснись! Проснись!
— Все хорошо, — пробормотал он, веки его снова затрепетали.
— Может, сходить за доктором Пасторе?
— Нет-нет, — слабо отмахнулся отец, но до конца в себя не пришел. Прежде он не выглядел таким больным, бледная кожа из желтоватой превратилась в серую, и Элизабетта решилась.
— Я иду за доктором, папа, скоро вернусь. — Она вскочила на ноги и бросилась к выходу. Рисковать ей не хотелось, а кабинет врача находился всего в нескольких кварталах.
Элизабетта выскочила за дверь квартиры и с колотящимся в горле сердцем помчалась по улице так быстро, как только могла. Мужчины уступали ей путь, женщины торопились убраться с дороги, а дети цеплялись за юбки матерей.
Элизабетта понимала, что выглядит как безумная, но ей было плевать. Она все бежала и бежала, рвано дыша. Кабинет врача находился в небольшом кирпичном доме с розовыми геранями в ящиках на подоконниках. Она едва не угодила под мчавшийся навстречу велосипед, но умудрилась отскочить в сторону и снова поспешила к дому доктора.
Элизабетта распахнула дверь. Двое пациентов, которые ожидали в приемной, читая газеты, удивленно на нее посмотрели.
Медсестра за конторкой нахмурилась:
— Что вам…
Элизабетта подскочила к ней.
— Где доктор Пасторе? Моему отцу нужна помощь…
— Простите, у него пациент.
— Я не могу ждать! — Элизабетта промчалась мимо нее в конец коридора, где располагался смотровой кабинет, распахнула дверь и увидела невысокого лысого доктора
