Далеко на северо-востоке находилась старая избушка, которая влекла его и теперь, – и в этой избушке жили Нанетта и ее ребенок. К этой-то именно избушке Мики и повел Ниву в первые же две недели их совместной охоты. Они шли не спеша, благодаря тому, что весенний аппетит Нивы был невероятен и целых девять десятых всего своего времени он должен был посвящать добыванию для себя разных корешков, распускавшихся почек и травы. Что же касается Мики, то всю первую неделю он был разочарован и раздражался тем, что не на кого было охотиться. Но один раз он поймал сразу пять зайцев; Нива съел четырех зайцев и попросил еще.
Если аппетит Нивы еще в прошлом году, во времена их детства, иногда приводил в смущение Мики и ставил его в тупик, то теперь его прожорливость приводила его в удивление, и Нива стал казаться ему просто какой-то бездонной бочкой. С другой стороны, Нива был гораздо добродушнее, чем раньше, но, к сожалению, в состязаниях и в борьбе уже не подходил Мики под пару, так как сильно за это время отяжелел. Скоро он усвоил себе манеру пользоваться в этих случаях именно своей тяжестью и в самые неожиданные для Мики моменты наскакивал на него и придавливал его к земле, наваливаясь на него всем телом, как громадная мягкая подушка, и сжимая его в объятиях так, что у Мики чуть не выскакивали на лоб глаза. Иногда, захватив его так обеими лапами, он катался с ним по земле вокруг самого себя, причем оба они фыркали и рычали, точно и на самом деле боролись не на жизнь, а на смерть. Эта игра доставляла Мики громадное удовольствие, хотя он и являлся в ней всегда страдательным лицом, и продолжалась до тех пор, пока наконец оба они как-то случайно не скатились с горы вниз и полетели вместе, как сорвавшаяся лавина, к ее подошве, сильно при этом ударившись животами о землю. После этого случая Нива уже долгое время не решался кататься со своей жертвой. Со своей стороны, и Мики усвоил манеру вонзать в медведя свои острые зубы, как только начинала надоедать ему какая-нибудь игра, и тогда Нива тотчас же выпускал его из своих объятий и отскакивал от него, как пружина. Он научился относиться к зубам Мики с большим уважением.
Но более всего радости приносили Мики те минуты, когда Нива вставал на задние лапы и начинал походить этим на человека. Тогда уже дым поднимался коромыслом: Мики чуть не сходил с ума. Зато самыми скучными и досадными для него были те часы, когда Нива взбирался на дерево, чтобы поспать.
В начале третьей недели они добрались наконец до хижины Нанетты. В ней не произошло никаких перемен. Когда оба они взглянули на нее с края расчистки, то Мики с разочарованием опустился на задние лапы. Не было видно ни дыма, ни каких-либо других признаков жизни, и одно из окошек было разбито, – вероятно, в него заглянул какой-нибудь любопытный медведь или волчица. Мики подошел близко к окошку, поднялся к нему и понюхал воздух, выходивший через него изнутри. Запах все еще держался там, но уже такой слабый, что Мики едва сумел его ощутить. Но это было и все. Передняя комната оказалась совершенно пустой, только стояли железная печка, стол да кое-какие обломки от примитивной мебели. Все же остальное было вывезено. В течение получаса Мики подходил к окошку три или четыре раза, под конец, следуя его примеру, заглянул в него из любопытства и Нива. Он также ощутил запах, остававшийся еще в избушке. Он долго втягивал его в себя. Он походил на тот же самый запах, который предостерегал его как опасный в самый первый день его выхода из берлоги на свет божий, – только несколько отличался от него. Он был гораздо слабее, более увертливый и не такой противный. Целый месяц после этого Мики упорно оставался около этой избушки. Он охотился только в ее окрестностях и не находил в себе сил отказаться от той тяги к ней, которой он никак не мог себе объяснить и которую совершенно отказывался понимать. В первое время Нива очень охотно разделял с ним компанию, а затем наконец потерял терпение, заявил серьезный протест и на целых три дня ушел от него, скитаясь по своей воле один. Чтобы не порывать с ним добрых отношений, Мики должен был примириться и последовал за ним. Ягодный сезон, то есть начало июля, застал их в шестидесяти милях к северо-западу от избушки, недалеко от тех мест, где родился Нива. Но в это лето повсеместной засухи и лесных пожаров было очень мало ягод. В такое раннее время, как середина июля, над всеми лесами уже стояла серая, волнистая, колыхавшаяся пелена. Целых три недели не выпало ни одной капли дождя. Даже ночи пылали и были сухи от жары. Каждый день все факторы на постах и фортах тревожно вглядывались в необозримые пространства своих епархий, нет ли где пожара, и с первого августа каждый пост имел уже наготове целые партии метисов и индейцев, которые разъезжали по всем дорогам и доискивались, нет ли где-нибудь огня. За тем же зорко наблюдали и постоянные жители лесов, которые не имели возможности переезжать на лето в посты, а так и оставались в своих хижинах и шалашах все время. Каждые утро и вечер и даже по ночам они вскарабкивались на высокие деревья и вглядывались в серую колебавшуюся пелену, стараясь обнаружить в ней клубы дыма. Целые недели ветер продолжал дуть с юго-запада, раскаленный до такой степени, что казалось, будто он доносился со знойных песков африканской пустыни. Ягоды высохли прямо на ветках; гроздья рябины сморщились прямо на деревьях; речки пересохли; болота превратились в сухие торфяники; на тополях безжизненно повисли листья, слишком вялые, чтобы трепетать от налетавшего ветра. Только однажды или дважды во всю свою жизнь лесные старожилы и видят, как сворачиваются и умирают листья тополей, сожженные в тех местах летним солнцем. Это служит для них всегда безошибочным «кискевахуном», то есть сигналом великой опасности, предупреждением о надвигающейся гибели всего живого в ревущем огненном потоке и предзнаменованием того, что охота и ловля зверей в силки в предстоящую зиму будут невозможны.
Мики и Нива находились в тундре, когда наступило пятое августа. В низинах было душно, как в пекле, и Нива ходил с высунутым изо рта языком, а Мики положительно задыхался, но все же они постепенно продвигались вперед вдоль почерневшего, сонного болотного ручья, походившего на большую, глубокую канаву и такого же мертвенно-неподвижного, как и самый тот день. Сквозь дым вовсе не было видно солнца, оно походило на багрово-красную луну, неверными лучами освещавшую землю, и, казалось, тщетно старалось выкарабкаться из обволакивавшей его пелены, которая все гуще и гуще поднималась к нему снизу. Оказалось, что Мики и Нива попали как раз в самый центр лесных пожаров, но так как находились на дне воронки, внизу, то и не замечали сгущавшегося над ними дыма. Но будь они всего только в пяти милях в любую из сторон – и они уже слышали бы отчаянный топот раздвоенных копыт и звук от движения живых существ, искавших спасения от огня. Но Мики и Нива спокойно продолжали свою дорогу вдоль высохшего болота и к полудню уже выбрались из него и сквозь окружавшие его лесные пространства поднялись наверх. До этой минуты ни один из них даже и не подозревал всего ужаса лесного пожара. И он захватил их как раз именно здесь. Им все равно не помог бы против него никакой предшествовавший опыт. Быстро сгруппировавшийся воедино инстинкт сразу целых тысяч поколений их родичей сразу же отозвался в их телах и в мозгу. Весь их мир находился теперь в руках духа огня Искутао. К югу, к востоку и к западу – все было погребено под мрачным саваном, походившим на темную ночь, а из дальнего края того болота, через которое они только что прошли, уже вырывались большие огненные языки.
Теперь, когда они были уже вне той громадной воронки до них доносилось оттуда горячее дыхание ветра, и вместе с этим ветром до их ушей достигал глухой, клокочущий гул, подобный шуму далекого водопада. Захваченные гигантским процессом претворения инстинкта в сознание и понимание, они остановились и стали наблюдать, стараясь выяснить свое положение и напрягая все силы своего ума. Будучи медведем и страдая вследствие этого присущей всей его породе врожденной близорукостью, он не мог разобрать ни густых клубов дыма, ни пламени, которое уже языками вырывалось из покинутого ими болота. Но зато он мог обонять, и его нос сморщивался в сотни мельчайших складок – и он приготовился к бегству еще раньше, чем Мики. Но Мики, у которого зрение было как у орла, стоял на месте, словно зачарованный.
Гул становился все слышнее и слышнее. Казалось, что он приближался к ним теперь уже со всех сторон. А затем вдруг понесся с юга целый ураган пепла, бесшумно отделившегося от огня, и за ним повалили целые клубы дыма. Мики бросался в стороны и как-то странно стал взвизгивать, и теперь уже Нива взял на себя руководство, тот самый Нива, предки которого уже десятки тысяч раз в течение целого ряда столетий попадали в такие же точно переделки и в диком бегстве спасали свои шкуры. Теперь уж ему не нужна была острота зрения. Теперь он знал. Он знал, что находилось у него позади и по бокам и где, по какому именно пути, нужно было бежать, чтобы избегнуть опасности; в самом воздухе он чувствовал и обонял то, что угрожало ему смертью. Два раза Мики делал усилия, чтобы свернуть на восток, и оба раза Нива настойчиво этому противился. Заложив уши назад, он мчался на север. Три раза Мики останавливался, чтобы посмотреть, не догоняет ли их расходившийся пожар, но ни на одну секунду не сделал этого Нива. Все дальше и дальше к северу, к северу, к северу, к тем возвышенностям, к тем широким рекам и озерам и к тем необозримым пространствам, на которых они только и могли бы спастись!
