Перед ним — черное жерло.
Натан, засасываемый аппаратом, впервые оказывает сопротивление. Он борется, хватается за стены и вещи, падает на пол.
— А ведь это твое собственное замечательное изобретение, Натан, — говорит Компьютер.
Полицейские помогают втягивающим силам, подталкивают Натана к отверстию. Последнее, что он видит: их забавные физиономии, длинные ажурные уши и глаза с выпуклыми вращающимися зрачками. У человека, даже самого дурного, можно попросить милости, можно бороться с ним, ранить, даже убить, уничтожить… Компьютер не знает ни чувств, ни смерти.
— Пустите!..
Камера закрывается беззвучно, непроглядная темень, совсем ничего не видно. Не слышно даже собственного крика. А потом — это непередаваемое чувство, когда тело безболезненно, но бесповоротно распадается в пыль. И — свет, сначала он ослепляет.
— Это твое изобретение, Натан, — говорит Большой Компьютер.
Снова стены лаборатории, снова бездонная пасть дезинтегратора, слепая, бесчувственная, немая.
Открытое окно. Юлия вплывает в помещение, притянутая дезинтегратором.
— Я все поняла, — говорит она своим изнеженным, тонким голоском. — Ты обязан меня полюбить, ибо выбора у тебя нет. Ведь я опять здесь, после стольких смертей. Но я всегда для тебя воскресаю. Я уже примирилась с судьбой. Нужно жить. Даже на коленях можно жить.
И падает перед ним на колени. В тот же миг Натан ощущает, что кто-то положил руку ему на плечо. Краем глаза он видит, что рука стара и покрыта многочисленными морщинами. Он помнит, чья это рука. Это прикосновение, эта манера вмешиваться в конфликты.
— Мама! — кричит он, оборачиваясь.
— Покорись наконец судьбе, — просит мать. — Ведь нельзя же так, невозможно, это не по-людски… Или уж слишком по-человечески — шагать по трупам, сынок. Тебе не поможет эта твоя адская машина. Конечно, это его, эта наша вина. Он научил тебя этому.
Поодаль от матери молча стоит отец, он покачивает головой, будто не соглашаясь ни с ее словами, ни с ее добротой, ни с чьим бы то ни было согласием. Оба они смотрят друг на друга исподлобья.
— Это он тебя этому научил, твой отец. Когда сгорел старый дом, а потом когда он при тебе тем же способом уничтожил новый, между нами все кончилось. Мы стали врагами, непримиримыми врагами. Когда я увидела, как ты, сынок, поджигаешь лес, и столько людей, и столько людей ушло тогда с дымом…
Она на миг умолкает, ее глаза беспокойно, все быстрее движутся.
— Безнаказанно, безнаказанно, — шепчут ее губы.
Тогда он падает на колени рядом с Юлией, но когда оказывается подле нее, этого когда-то обожаемого существа, внезапно ощущает запах пожарища и понимает, что они уже никогда не избавятся от взаимной неприязни, что все сделанное будет повторяться снова, будет происходить всегда. Какая же это по счету Юлия, какое ее издание, улучшенное и исправленное, но невыносимое из-за изменений, которые он у нее произвел?..
Он видит ее, видит своих родителей и разгуливающих по лаборатории уродцев, результат неудачных воскрешений. Ом вскакивает на ноги, мгновенно включает дезинтегратор, и первым исчезает в его пасти: он не хочет смотреть, как будут сопротивляться Юлия и родители, как они будут за все хвататься, не желает слушать их просьбы и мольбы во имя сохранения жизни, будто эта жизнь каким-то образом, неважно каким, есть на этой земле. Он испытывает презрение к себе и к своим близким — и распадается, охваченный этим последним чувством…
Голос Большого Компьютера:
— Ты бессмертен, Натан, бессмертный среди бессмертных.
Натан смотрит: вокруг толпы мужчин, они едва помещаются в лаборатории. Они толпятся, теснятся — все в одинаковых костюмах, рубашках, галстуках. И эти лица.
— Это твое изобретение, Натан. Я понял, что оно позволяет осуществлять не только последовательное копирование, но и одновременное. Это очень просто.
Натан только теперь понимает: помещение битком забито его двойниками. Все они одинаковые, но и разные. Каждый — это Натан, но и не Натан. Сознавать это невыносимо. Хватит лишь одного прыжка, чтобы вновь очутиться перед пастью дезинтегратора…
— Ты бессмертен, Натан, бессмертен как конструкция. Помни об этом.
Натан начинает понимать. Он проталкивается сквозь толпу, хочет пробиться к лифту. Остальные в тот же момент делают то же самое. Разумеется, открыть лифт невозможно, не может быть и речи об этом.
— Это лишнее, — говорит Компьютер.
Конечно, это пустая потеря времени. Мое изобретение переносит людей на расстояние в десятки, сотни, тысячи километров. Одну из Юлий ученый перенес в свою лабораторию, вытащив из ракеты «Земля—Марс».
Он начинает смеяться. Хохочет, словно помешанный, профессор Натан Бронкс, и точно так же трясутся от смеха все его двойники. Шум в помещении такой, что вот-вот лопнут барабанные перепонки.
Теперь Натан не может протолкнуться и к биноклю переносителя, соединенного с дезинтегратором. Толпа двойников бьется за проход туда, где он установлен. Но вот на фоне черного жерла дезинтегратора один за другим появляются туманные женские силуэты, они материализуются в совершенно изумительных формах и с трудом втискиваются в толпу Натанов.
— Юлия, Юлия! — кричат Натаны.
— Натан, Натан! — зовут Юлии.
Один из Натанов нажимает черный спуск дезинтегратора, толпа редеет и исчезает, чтобы через некоторое время возникнуть снова — по одному, по одному, и так до нескольких сот тысяч. Если взглянуть из окна, то сверху, с высоты 120-го этажа, отлично видны размноженные многотысячным тиражом фигурки Натанов и Юлий. Они снуют по тротуарам, словно одинаковые муравьи.
— Это обман, — говорит Натан у спуска дезинтегратора.
— Обман, — повторяют сотни Натанов и Юлий.
— Обман, — кричат они, плачут, безумствуют. Снова нажим на спуск, вновь исчезновение во тьме и появление среди бела дня либо среди ночной иллюминации.
Дезинтеграция и воскрешение повторяются раз за разом. Они гибнут и воскресают, умирают и возрождаются, они, они, они. И между катаклизмами дезинтеграции начинают жить нормально. Длительность или краткость интервалов между жизнью, смертью и воскрешением является всего лишь понятием относительным. Если эти интервалы заполнены любовью, ненавистью, физическими упражнениями, работой и сном — значит, все нормально. Важны интервалы, в которых они живут, все остальное просто не считается.
— Изумительное изобретение, — снова слышит Натан, слышат Натаны и Юлии.
— Изумительное? — смеются они. — Что же ты, гениальный Компьютер, внедрившийся в наши тела, видишь в нем необычного? Это старо как мир. Попросту родной дом, которого ни в коем случае нельзя поджигать. Даже если решишься сжечь его вместе с самим собой.
Перевел с польского Михаил ПУХОВ.
Примечания
1
Форзейль — обычно эскортный корабль, идущий впереди эскадры.
